«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.
Шрифт:
В какой-то степени культовые практики соответствовали представлениям широких масс населения о природе власти. Между сталинским режимом и большинством населения мы не обнаружили такого раскола, из которого могло бы вырасти эффективное и четко ориентированное сопротивление [69] .
Иными словами, в культуре номенклатуры не было или почти не было рационализированных образов отправления власти, с которыми они могли бы соотнести предлагаемые им верхами эталоны.
69
См.: Aquarone A.L’Organizzazione dello Stato totalitario. Torino, 1965.
Можно предположить также, что старая сталинская гвардия, к которой принадлежали вожди областного, окружного и городского масштаба, рассматривала
В таком случае культ терял свое личное содержание и мог быть распространен и на других руководителей для тех же целей.
70
Ср.: «Морально-политическое единство народа в нашей стране имеет и свое живое воплощение. У нас есть имя, которое стало символом победы социализма. Это имя вместе с тем символ морального и политического единства советского народа. Вы знаете, что это имя — Сталин». Молотов В. М.К двадцатилетию Октябрьской революции. М., 1937. С. 38.
Для лиц, только что выдвинутых в номенклатуру из гущи трудящихся масс, включение в новую корпорацию было тяжким испытанием. Номенклатурные новобранцы не отличались от своих былых сотоварищей ни образованием, ни профессиональной или социальной компетентностью, ни обхождением, ни идейностью. Они были заранее готовы к тому, чтобы принять и освоить в самой простой и грубой форме все сложившиеся в номенклатурном сообществе порядки и правила: и дисциплину, воспринимаемую по-армейски или по-сыновьи, и унизительные формы почитания начальников, и материальные атрибуты корпоративного превосходства, позволяющие провести разделительную черту между собой и прежней социальной средой. Участие в культовых практиках рассматривалось ими как обязанность, проистекающая из их нынешнего положения, как символическая плата за социальный подъем, как особое таинство приобщения к руководящему кругу. На социологическом языке такие действия определяются как индивидуализированные процессы идентификации с новой социальной группой.
Таким образом, ритуальные практики являлись способом внутренней интеграции номенклатурного сообщества, выстраиваемого по иерархическому принципу.
В ритуальных практиках утверждался единый стиль отправления власти в территориально разобщенном обществе: авторитарный, пафосный, опирающийся на культурные архетипы, воспитанные столетиями крепостничества и самодержавия, стало быть, приемлемый для атомизированного социальной катастрофой, полуголодного, деклассированного и дезориентированного населения.
Ритуальные практики были подходящим инструментом для разрушения социал-демократических традиций, сохранившихся среди старых партийцев. Они исключали каких бы то ни было проявлений внутрипартийной критики, оппозиции проводимому курсу, апелляции к бывшим авторитетам. Вне критики находились не только первые секретари, но и все сотрудники аппарата.
«Критиковать не только нельзя было бюро обкома или отдельных членов бюро обкома, но нельзя было ничего сказать даже про инструкторов обкома. У меня был такой случай… В обкоме работал инструктором Зайцев — проходимец, жулик, пьяница, который приезжал в район и колбасил там. Я пытался на одном совещании рассказать про этого инструктора, и что вы думаете? По этому поводу я имел крупную беседу с Кабаковым. Кабаков заявил: кто тебе дал право дискредитировать инструктора обкома, который подбирается обкомом и утверждается ЦК?» [71] .
71
Стенограмма II партийной конференции. Июнь 1937 г. // ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 15. Д. 3. Л. 28.
Возникает вопрос, почему в начале 1937 г. местные культовые практики были объявлены высшим партийным руководством вредными извращениями, подвергнуты осмеянию и в конце концов запрещены.
На наш взгляд, атака на местные культы, предпринятая на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г., была непосредственно связана с подготовкой «кадровой революции». Одно дело наказывать разложившихся и переродившихся чиновников, совсем иное — выдавать на расправу большевистских вождей. Стилистические практики предшествовали репрессивным. Для начала областных партийных руководителей лишили прежнего имени. Сталин назвал их «генералитетом нашей партии» [72] . Слово «генерал» в 1937 г. обладало устойчивыми отрицательными коннотациями: «белый генерал», «царский генерал», «старорежимный генерал». «Партийный генерал» встраивался в тот же ряд. Далее обнаружилось, что высокопоставленные партийные товарищи обладают многочисленными пороками, в том числе страстью к хвастовству, самодовольству и зазнайству; заражены «идиотской болезнью беспечности».
72
Доклад И. В. Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б). 3.03.1937 г. // Лубянка. Сталин и ГУГБ НКВД. 1937–1938. Документы. М., 2004. С. 107.
Культовые практики были заклеймены «парадной шумихой», «местничеством», «семейственностью», «зажимом самокритики» [73] . Естественно, что лица, допустившие такие преступления против партийной морали, не могли пользоваться доверием.
Репрессии против ответственных работников входят в систему с августа 1936 г.
Самыми крупными фигурами руководящего состава, репрессированными в 1936 — начале 1937 гг., были высокопоставленные сотрудники Наркомтяжпрома СССР: начальник строительства «Средуралмедьстрой» Жариков, начальник Уралцветмета Колегаев, начальники строительства Уралвагонстроя Марьясин и Тавштейн, начальник Химстроя Каширин, заведующий областным отделением местной промышленности Стриганов и его заместитель Медников. Взяли их в ходе фабрикации дела Ю. Пятакова.
73
См.: Из резолюции II Свердловской областной конференции ВКП(б) по отчету обкома ВКП(б) о необходимости разоблачения и уничтожения «врагов народа» 19.06.1937 г. // Политические репрессии в Прикамье. 1918–1980 гг.: Сборник документов и материалов. Пермь, 2004. С. 245.
За преступное отношение к выполнению своих обязанностей сняли с работы ряд советских работников — председателей районных исполнительных комитетов (Румянцев), председателей горсоветов (Пыхтеев) [74] , как активный троцкист исключен из рядов ВКП(б) начальник планово-финансового отдела ОблЗУ Степанов В. В. Председатель облисполкома Ф. В. Головин — ближайший сотрудник Ивана Дмитриевича Кабакова — был также обвинен в участии в «троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации», исключен из партии, а затем арестован.
74
ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 15. Д. 103. Л. 14.
Тогда же приходит очередь партийных работников из аппарата обкома ВКП(б), Пермского горкома ВКП(б) и областного института марксизма-ленинизма.
Первым был исключен из партии «за троцкизм» заведующий отделом партийной агитации и пропаганды Пермского горкома ВКП(б) Матвеев Г. Ф. На следующий день обком дает поручение секретарю горкома ВКП(б) Голышеву проверить своих работников, отобранных Матвеевым, в горкоме и периферии.
Параллельно репрессии разворачивались в аппарате областного отдела народного образования: 31 августа 1936 г. как двурушника исключили из партии заведующего школьным сектором Свердловского обкома ВКП(б) Застенкера Н. Е., была снята с работы заведующая Пермским городским отделом народного образования Нетупская [75] .
75
ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 15. Д. 103. Л. 14,164.
В сентябре-декабре 1936 г. «вычищается» руководство учебных заведений г. Свердловска: за связь с троцкистами репрессированы директор института марксизма-ленинизма Новик (эта должность утверждалась ЦК ВКП(б)), преподаватель Лемкова, директор Горного института Скороделов и др. [76]
Этапным рубежом репрессивной политики стал второй Московский процесс. Разгром Главхимпрома вызвал волну арестов на предприятиях химической промышленности Урала. Вместе с директором завода им. Кирова были арестованы и секретари горкомов ВКП(б) Дьячков и Чернецов, заместитель заведующего промышленным отделом обкома ВКП(б) Спивак [77] .
76
ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 14. Д. 73. Л. 45, Д. 95. Л. 31 об. Д. 101. Л. 5106. Оп. 15. Д. 39.
77
ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 15. Д. 39. Л. 2, 806.