«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.
Шрифт:
Возникает вопрос, являлись ли репрессии против бывших кулаков и тогдашних советских начальников параллельными акциями — к этой точке зрения склоняется М. И. Иванова [7] — или звеньями одной большой операции. Ответить на него не просто. Для этого необходимо выяснить саму технологию операции, установить, к каким социальным группировкам в 1937 году принадлежали люди, подвергшиеся репрессии по классовому принципу. Отчеты областных управлений НКВД в данном случае не являются надежным источником. «Абсолютное отсутствие в списках репрессированных в Житомирской области и в Молдавской АССР рабочих, так же как и низкий процент их в иных областях, сходные показатели по группам служащих и колхозников являются нонсенсом, — пишет по этому поводу В. Никольский. — Скорее всего, речь здесь идет о стремлении „подогнать“ показатели социального состава репрессированных по политическим мотивам под соответствующие характеристики „социально враждебных“ и „социально близких групп“» [8] .
7
См.: Иванова
8
Нжолъсъкий В.Статистика полiтичних репресiй 1937 р. в Украшськiй РСР// 3 apxiвiв ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. 2000. № 2/4 (13–15). С. 110.
Проблематичным остается и политический смысл кулацкой операции. Преамбула приказа, гласящая, что цель операции против бывших кулаков, уголовников, церковников и кадров антисоветских политических партий «…защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства» [9] , не объясняет ни актуальности, ни масштабности, ни чрезвычайности предписанных мер.
9
Книга памяти жертв политических репрессий: [Ульяновская область]. Т. 1.С. 766–767.
Это, впрочем, не помешало ряду историков принять официальную точку зрения: бывшие кулаки и прочие асоциальные элементы мешали успешному социалистическому строительству и потому подлежали искоренению, если не по инициативе, то с полного одобрения трудящихся масс. Читаем у Ш. Фицпатрик в главе «Облава на маргиналов»: Приказ «…отражает обычный для Советов параноидальный страх перед кулаками, однако есть в нем нечто, более присущее германскому нацизму, нежели советскому коммунизму, в частности, идея о том, что социальных улучшений можно добиться, избавив общество от „нечистых“, отклоняющихся от нормы, маргинальных его членов» [10] .
10
Фицпатрик Ш.Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М.: РОССПЭН, 2001. С. 227.
Слово «маргиналы» здесь ключевое. Оно, по мнению автора, призвано объяснить социальный смысл операции. Бывшие кулаки — это плохие работники, или просто «бывшие люди» своими установками, воспоминаниями, стонами и охами, надеждой на возвращение к прежним устоям, религиозным умонастроением, не вписывающиеся в новое колхозное сообщество, несовместимые с ним и потому подлежащие искоренению, так же как и уголовный элемент. Кто заинтересован в их устранении? Самый первый ответ гласит — Сталин [11] . Региональные партийные начальники — возражает Ю. Жуков. В демократических выборах на основе новой конституции они усмотрели опасность консолидации антисоветских элементов и вырвали у Сталина согласие на проведение превентивной операции против реальных или мнимых врагов советского строя, одновременно стремясь отвести удар от самих себя как малокомпетентных руководителей [12] .
11
«Несмотря на то, что большинство директив о терроре оформлялись, как решения Политбюро, их истинным автором был, судя по имеющимся документам, Сталин. […] Многие решения, судя по всему, Сталин принимал единолично». Хлевнюк О. В.Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. М.: РОССПЭН, 1996. С. 208.
12
См.: Жуков Ю. Н.Репрессии и Конституция СССР 1936 года // Вопросы истории. 2002. № 1; Жуков Ю. Н.Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933–1937 гг. М., 2003.
Дискуссия на февральско-мартовском пленуме ВКП(б) свидетельствует о том, что, действительно, многие секретари обкомов говорили об угрозах, исходящих от бывших кулаков [13] , священнослужителей всех конфессий и бывших членов некоммунистических партий. С точкой зрения Ю. Жукова согласен и Дж. А. Гетти: «Инициатива возобновления [истребительной] кампании необязательно могла исходить от Сталина». Террор развернули местные руководители, по этой причине он стал слепым, безадресным, напоминающим «…неприцельную пальбу по толпе» [14] .
13
Р. Эйхе:
«…немалая группа заядлых врагов, которые будут пытаться всеми мерами продолжать борьбу»
14
Getty J. A.«Excesses are not permitted»: Mass Terror and Stalinist Governance in the late 1930s//Russian review. 2002. № 1. (Vol. 61). P. 116, 130.
Это не был слепой террор, — возражают М. Юнге и Р. Биннер: происходил отбор будущих жертв.
«Преследование происходило менее бессистемно и более целенаправленно, чем это часто изображается. Бывшие кулаки, мелкоуголовные рецидивисты, маргинализированные безработные и бездомные, священники и члены церкви, бывшие социал-революционеры и меньшевики, представители старого режима и противники большевиков времен Гражданской войны, враги от рождения (дети кулаков, священников и т. д.) относились к группам риска большого террора».
Немецкие исследователи настаивают на значительном влиянии местных элит на ход и масштабы массовой операции [15] . Если в их книге речь идет о региональном партийном руководстве, то в последующих выступлениях, в том числе на одной из конференций М. Юнге распространил это суждение и на низовых агентов власти, в том числе на руководителей сельских советов. Их инициирующее участие в репрессиях он аргументирует тем, что секретарь сельсовета составлял справки для райотделов НКВД на лиц, подлежащих аресту или уже арестованных. По мнению Юнге, низовые руководители нацеливали карающую руку НКВД на людей, бывших помехой их управленческим практикам. Более радикальную точку зрения предложил В. И. Бакулин:
15
Юнге М., Биннер P.Как террор стал «большим»… С. 225, 233.
«Многие из них [простых людей] шли в лагеря или под расстрел по доносам своих коллег по работе, соседей и т. д. на почве зависти, личного недоброжелательства и т. п.» [16] .
Иначе говоря, на должность стрелочников массовых операций назначают лесорубов, проходчиков, смазчиков, сцепщиков, разнорабочих и счетоводов, сводящих бытовые счеты со своими товарищами по бараку, лесной заимке, полевому стану, паровозному депо или конторе. Здесь любопытна тенденция разделить террористические практики и централизованные указания, исходящие от высшей власти (в недавно опубликованной служебной переписке между партийными инстанциями и НКВД можно обнаружить множество дополнительных доказательств тому, что именно Сталин был инициатором, организатором и верховным контролером большой чистки [17] ), свести эти практики к бытовым актам. Действительно, в следственных делах можно обнаружить и доносы «доброжелателей», и многочисленные справки от сельсоветов. Последняя из виденных мною датируется 1957 годом:
16
Бакулин В. И.Кадровые чистки 1933–1938 годов в Кировской области // Отечественная история. 2006. № 1. С. 152.
17
Здесь можно найти записку Сталина и Молотова об увеличении лимита по кулацкой операции для Красноярского края и сталинские маргиналии на телеграмме начальника Свердловского УНКВД Д. М. Дмитриева «Владимирова [директор Уралмашзавода] надо арестовать», и многочисленные постановления Политбюро «Об антисоветских элементах», и разрешение создать вторую тройку для г. Москвы и области «…в целях ускорения рассмотрения дел по кулакам», и многое другое. См.: Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. 1937–1938. М.: МФД, 2004. С. 322–335.
«Из родственников проверяемого участников антоновской банды не было, раскулачиванию не подвергались» [18] .
Все так, однако и ревностные начальники, и недобросовестные работники, и завистливые соседи являются коренными обитателями советского мира во всей его исторической протяженности. Но вот бюрократически организованные репрессии такого масштаба и жестокости свойственны исключительно массовым операциям 1937–1938 гг. Другими словами, политический и социальный смысл кулацкой операции остается загадочным и таинственным в не меньшей мере, нежели истоки и цели большого террора.
18
Лейбович О. Л.Дело Ивана Прокофьевича Шарапова // Лейбович О. Л.В городе М. Пермь: РИО ПГТУ, 2005. С. 244.
В современной историографии преобладают исследования, опирающиеся на комплексы документов, хранящихся в центральных архивах Москвы: Президентском, ГАРФе, ЦАФСБ [19] .
Характер источников, а это директивы, переписка между наркоматом и ЦК, отчеты из областных управлений, доклады с мест, записи совещаний при наркоме, протоколы допросов командиров НКВД, памятные записки и пр. определяют угол зрения историков — взгляд на террор «сверху», с капитанского мостика. Исследователи террора оперируют теми данными, которыми располагали — пусть и не в полном объеме — организаторы массовых операций. Это придает масштабность исследованиям, позволяет учитывать оттенки мнений в высшем руководстве, вскрыть процедуры бюрократических согласований, обнаружить инициаторов тех или иных оперативных акций. Следует, однако, учесть, что в 1937–1938 гг. наверх зачастую поступала дозированная и отредактированная информация. Даже Н. И. Ежов утаивал от Сталина компрометирующий материал на высокопоставленных сотрудников НКВД [20] . Отчетность по массовым операциям — и не только на Украине — подгонялась под рубрики приказа. Так, первые, самые поверхностные проверки альбомных дел, поступивших из Свердловска в первые месяцы 1938 г., выявили, что арестованные в ходе национальной операции латыши, немцы, финны оказались бывшими кулаками русского происхождения.
19
Детальный историографический обзор современных исследований большого террора представлен в кн.: Хлевнюк О.Большой террор в 1937–1938 гг. как проблема научной историографии. М., 2004; Хаустов В., Самуэлъсон Л.Сталин, НКВД и репрессии 1936–1938 гг. М.: РОССПЭН, 2009. С. 13–25.
20
См.: Петров Н., Янсен М.«Сталинский питомец» — Николай Ежов. М.: РОССПЭН, 2008, С. 160–161.