Вкус крови
Шрифт:
Снова мелькнула мысль: а не сам ли Гринько поджег собственный дом…
– Так вот, Николай Степанович, представлюсь: Самарин Дмитрий Евгеньевич, старший следователь транспортной прокуратуры города Санкт-Петербурга. Прибыл сюда по делу о поджоге.
– Не было никакого поджога, – спокойно сказал Гринько. – Я вышел к тяжелой крольчихе, которая должна была окотиться, пробыл рядом с ней некоторое время.
Потом прошел по путям, что-то не спалось. Прихожу, а дом горит. Я старые газеты держал около дивана, прочту – положу. Видно
– И вы, взрослый сильный мужчина, не смогли ликвидировать пожар…задумчиво сказал Дмитрий. – Не очень верится. Факт поджога экспертиза установила с полной очевидностью. Скорее всего был использован бензин.
Возгорание началось одновременно по всему периметру сруба. Вы говорите, что ничего не заметили? Вывод один: либо поджигатель вам знаком и вы его покрываете, либо подожгли вы сами. И дальше уже следствие заинтересуется вопросом, зачем вам понадобилось сжигать собственный дом и что вы хотели там уничтожить. Железная дорога, сами понимаете… У нас с вокзалов товары вагонами пропадают. Куда деваются? И почему вдруг сами собой сгорают дома путевых обходчиков? Говорить не правду не в ваших интересах: статья о поджоге – долгий срок.
– Я свой дом не поджигал, и прятать мне там было нечего, – холодно сказал Гринько, вынул «Беломорканал» и закурил. Он явно был задет. Но чем? Попал ли Самарин в точку или как раз наоборот?
– В общем, так, – сказал наконец Гринько, – вы можете думать что хотите. Я свой дом не поджигал. И никто не поджигал. Больше ничего не знаю.
– Хорошо. Тогда подпишите соответствующий протокол. Между прочим, ваш дом – официально имущество Ладожской железной дороги, поэтому обстоятельства, при которых сгорела государственная собственность, будут рассматриваться досконально.
Самарин закончил писать протокол и подвинул бумагу Гринько:
– Вот здесь: «С моих слов записано верно». Число и подпись. Спасибо, – сухо сказал он, пряча подписанный протокол в прозрачную папку. – Нам вами еще придется встретиться, и, может быть, не один раз.
Гринько только пожал плечами и не двинулся с места, чтобы проводить гостя.
– До свидания, – сказал он.
– До свидания, – ответил Дмитрий. В дверях он остановился и оглянулся на мрачно курившего Гринько:
– А на «Беломор» вы только сейчас перешли, Николай Степанович? Пожар-то, по вашим словам, от какой-то «американской отравы» произошел.
Гринько посмотрел на следователя с ненавистью:
– Кончился «Беломор», а приятель забыл этот… «Кэмел».
– Значит, у вас накануне был приятель? И кто, интересно? Вы об этом не упоминали.
– Не накануне, – процедил Гринько. – А раньше, летом еще. А сигареты лежали. Я их и не трогал, пока «Беломор» не кончился.
– Ну что ж, вопросов больше нет.
Дмитрий вышел на крыльцо, где его терпеливо дожидался Чак.
– Сейчас еще выясним один
Они зашагали вдоль дороги, заглядывая во дворы. Навстречу, как назло, никто не попадался. Дворы были пусты, не видно было прохожих и на улице.
Самарин уже подумывал, не зайти ли в первый попавшийся дом, но вдруг Чак дернул. Дмитрий оглянулся и увидел в глубине одного из дворов пожилого мужчину в черном полушубке.
Дмитрий подождал, когда старик подойдет к дому, и громко поприветствовал его:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – отозвался старик. Разговор ни о чем состоялся, и теперь было проще перейти к расспросам:
– Сам-то здешний, отец?
– Ну, здешний, – ответил мужик, – и родился здесь. А вам какой такой интерес?
– Да вот я тут нашел вещь одну, думал, может, ваша? – спросил Дмитрий, вынимая из мешка канистру.
Мужик насупил брови.
– Моя, – признался он. – Несколько дней назад пропала, я уж обыскался. Всю жизнь в сарае стояла, и бензин в ней был, литров семь-восемь. У меня машины нету, но бензин нужен бывает, вот и держал. А тут как сквозь землю провалилась.
Ну спасибо вам, вернули.
– Она пустая.
– Ясное дело! – Мужик махнул рукой. – Это пацаны, твою мать. На своих мотоциклетках гоняют! Ладно, бензин стибрили, так на хрена-то канистру бросать!
У кого вы ее забрали?
– Нашел. В двенадцати километрах отсюда, в кустах недалеко от сгоревшего дома обходчика Гринько.
– Пустая? – только и сказал старик. – Там же литров семь было…
– Пустая, – эхом отозвался Дмитрий. – Я следователь из Петербурга. – Он вынул документы. – Самарин Дмитрий Евгеньевич. Раз вы опознали канистру как свою, давайте поговорим. – И, видя, что собеседник до сих пор не может прийти в себя, подсказал:
– В дом пройдемте. Собак нет у вас? Видите, со мной спутник.
– Нету, нету у нас собаки. Проходите.
Мужичок так рванул к дому, что Дмитрий с Чаком перешли на рысь. Они были уже у самого крыльца, когда дверь дома приоткрылась и в щели показалось лицо молодой женщины. Она полоснула взглядом по Самарину и его собаке, после чего дверь захлопнулась так же внезапно, как и открылась.
Устроились в горнице – большой чистой комнате, одну стену которой занимал гигантский плюшевый ковер с изображением знойной испанской ночи.
– Что ж, познакомимся, – предложил Дмитрий.
– Да-да, конечно. Коржавин Леонид Пантелеймонович. – Мужичок, оказавшийся вблизи моложе, приподнялся на стуле и позвал:
– Алешка! Аля! Альбина! Альбина, твою мать!
Никто не откликнулся. Коржавин повторил свои призывы от «Алешки» до «Альбины, твою мать», но в конце концов поднялся и подошел к двери:
– Альбина! Или ты идешь, или я… Он не договорил, потому что прямо перед ним выросла та самая черноглазая молодая женщина, которую Самарин заметил, подходя к дому.