Вкус любви
Шрифт:
— Я написала тебе суперпосвящение.
«Там, где многие другие увидели только слова „член“ и „киска“, вы разглядели Люси и поняли ее. Значит, я передаю этот экземпляр в умелые руки. Для Месье С. С. от Элли Беккер».
Красивые губы раздвигаются, обнажая ряд восхитительных зубов.
— Это мне? — все же уточняет Месье с поразительно неуверенным выражением лица.
— Тебе. Я с самого начала это обещала.
— Великолепная книжка. Спасибо.
Я уже представляю ее в священной библиотеке острова Сен-Луи, рядом с непристойными книгами, в которых Месье прячет мои письма. Люди даже не представляют, какие
Но уже одиннадцать, и Месье торопится уйти. Несколько минут, оставшихся у нас, потрачены на поиск его одежды, разбросанной по всей комнате (я не помню такого торнадо, когда он пришел).
— Не грусти, пожалуйста.
— Я не грущу. Просто этого слишком мало.
— Я знаю. Для меня тоже.
Нехотя оторвав от него взгляд, я усаживаюсь на край кровати, делая вид, что ищу что-то в своем компьютере. Месье старательно зашнуровывает ботинки, с серьезным видом, свойственным всем мужчинам, позволяющим представить их в двенадцать лет посреди школьного двора. Затем так же серьезно он выпрямляется, берет свои солнцезащитные очки и, слушая мою болтовню, окидывает внимательным взглядом комнату, опустевшую кровать, смятые простыни. Я уже знаю, что он скажет, вернувшись ни с чем со своей охоты за мелочами, незаметно выпавшими из кармана:
— Пройдешься еще разок перед уходом?
Культовая фраза Месье, закрывающая каждую нашу встречу, а я о ней вспомнила только сейчас.
— Хорошо.
— Спасибо.
Воздух от его передвижений неприятно холодный, почти как на улице. Он доносит до меня поэтические флюиды, мой запах на его дорогой одежде, и я закрываю глаза, будучи на грани обморока. Мне потребовались месяцы на то, чтобы побыть вдвоем с Месье немногим меньше часа, а теперь понадобится вдвое больше, чтобы повторить такой подвиг, и это заранее лишает меня сил.
— У тебя вчера были гости? — спрашивает он, тронув носком ботинка пакет из японского ресторана.
— Подружки.
— Какие подружки? Бабетта и Инэс? — пытается угадать Месье.
— Моя сестра и наши подруги. Люси, Флора, Клеманс.
— Они знают, зачем ты здесь?
Беспокойные брови Месье словно сошли с карикатуры.
— Да, они знают, что я ждала тебя.
— Им известно, кто я?
На секунду я ошарашенно замолкаю: Месье мог допустить, что я ничего не расскажу своим лучшим подругам. Я. Девчонка. Я бормочу:
— Но… разумеется, известно!
— И они знают мое настоящее имя?
Если я скажу ему правду, мне снова придется бессмысленно оправдываться, и из этой перепалки я неизбежно выйду проигравшей. Тогда я решаю солгать:
— Нет. Они называют тебя Месье.
Впрочем, это наполовину правда: они действительно его так называют, отчасти потому, что я, не в силах произносить два восхитительных слога его имени, сама теперь использую только имя своего персонажа.
— Будь осторожна. Ты даже не представляешь, как быстро распространяются подобные слухи.
— Я знаю своих подруг. У них нет никаких точек соприкосновения с
Месье издает долгий-долгий удрученный вздох.
— Всего ты знать не можешь. Это Париж.
— Ты должен мне верить.
«С какой стати?» — могло промелькнуть в голове Месье. Мы бы не стали обсуждать столь болезненную тему, как доверие, если бы я умела держать язык за зубами. Тем не менее он наклоняется ко мне и целует в лоб.
— Мне пора бежать.
Я бросаю на него пронизывающий взгляд. То есть я надеюсь, что он пронизывающий.
— Ну, тогда беги.
Месье направляется к двери.
— Ты хочешь со мной встретиться еще?
— Конечно.
Потом, поскольку я не свожу с него застывших глаз, он добавляет:
— Когда мы познакомились, у меня было меньше работы. А сейчас кризис закончился, дела оживились. К счастью, конечно… — Томный взгляд скользнул от моей шеи к бедрам. — Но иногда к несчастью…
Чувственность, озаряющая лицо Месье, исчезает, чтобы уступить место холодной, хирургической трезвости.
— Но это так.
Я киваю без всяких эмоций.
— А теперь поцелуй на дорожку, — вздыхает Месье.
Его губы уже утратили томную мягкость. Все в нем теперь принадлежит жене и клинике. Я предпочитаю подставить ему свой живот, прошептав:
— Ну, тогда звони.
— Позвоню.
Чувствуется, что ему немного неловко давать такие обещания после того, как он столько раз их не выполнял. Точно так же выглядит моя сестра, когда бабушка просит ее прислать открытку с каникул: всем известно, что даже двухминутный звонок для нас — это уже подвиг, а открытка из трех слов — вообще недостижимая цель. Бабушка и сама знает: вряд ли получит какой-либо письменный привет с нашего отдыха, и самое ужасное — она улыбается и прощает нас заранее, находя всевозможные оправдания обычному эгоизму, который не может сломить ни жалость, ни любовь.
Если я примерю эту метафору на себя, получится, что мой неблагодарный внук пришел навестить меня и забрать мои подарки. Тем лучше, если этот презренный мальчишка, спускаясь по лестнице, чувствует себя виноватым. Для меня это маленькая компенсация за все то, что я не посмела сказать или сделать.
Поскольку у меня не хватает духу смотреть, как он уходит, я возвращаюсь в кровать и зарываюсь под одеяло. Пытаюсь уснуть, но ни на секунду не перестаю представлять Месье в образах, при которых сон становится невозможным. Дело как раз в том, что я не могу подобрать нужных образов! У меня не получается вообразить страстные сцены, обычно предшествующие стадии моего засыпания. Убийственная разница между фантазиями и реальностью подавляет все мечты, которым я могла бы предаться.
Держа окурок в руке, я пристально смотрю на себя в зеркало. Пепел осыпается на простыни, еще хранящие запах Месье, едва уловимый, спрятанный где-то в складках. Этот укус на ляжке, который я приняла за выражение чувств, это легкое жжение в животе, напоминающее о произошедшем, — на самом деле всего лишь проявление возбуждения, не считающегося с моим. Не прошло и двух минут после его ухода, а мне уже плохо от острого чувства нехватки, не поддающегося объяснению, и все мольбы в мире, все душераздирающие просьбы не смягчат сердце Месье, не заставят его найти для меня пять минут в своем расписании до того момента, как его вновь не охватит внезапное желание секса.