Владетель Мессиака. Двоеженец
Шрифт:
— Не томи, говори скорей! Я готова ко всему.
— Во-первых, маркиз жив.
— Де Салье жив?! — воскликнула молодая женщина. — Жив! — повторила она.
— Теперь, — продолжал Жерар, — он заключен в Шатле по приказанию регента.
— По какому обвинению?
— Я не знаю. Мне известно лишь одно, что его будут судить завтра и судить секретно.
— Где арестовали его?
— В доме на острове, тотчас же после нашего ухода.
— Кто сказал тебе все это?
— Жак Обри, которого я сейчас видел.
— Как же он узнал об этом?
— Очень просто. После испуга, когда плут сбежал, он хотел было оставить остров, но любопытство удержало его, ему хотелось узнать последствия происшествия, он вернулся и влез на дерево, около дома. Оттуда Обри увидал, как прошел окровавленный де Салье, поддерживаемый каким-то господином.
— Кто был этот господин? — спросила Виола.
— Жак Обри не узнал его…
— Что случилось тогда?
— Жак Обри хотел было подойти поближе, послушать, как вдруг услыхал поспешные шаги и бряцание шпор и сабель. Явился отряд солдат с маркизом де Тианжем во главе. Они вошли в дом. Несколько минут спустя они вышли оттуда, посреди них, опираясь на руку де Тианжа, шел де Салье.
— А маркиза не следовала за своим мужем?
— Нет, среди мужчин не было ни одной женщины.
— В таком случае, — воскликнула Виола, — Диана одна и, стало быть, в наших руках! Надо вернуться на остров, Жерар! Кто знает, наш план, неудавшийся ночью, быть может, удастся сегодня утром?
— Идти на остров бесполезно, — ответил де Нойаль. — Там никого нет. Жак Обри думал, как и ты. Он выждал время, пока солдаты перебрались через Сену, сошел со своего наблюдательного пункта, проник в дом, обыскал его и не нашел там никого, кроме трупа Мало.
— А письмо? Искал ли он письмо?
— Везде, но без успеха. Обри перешарил во всех комодах, шкафах, везде, а мы можем положиться на его слова, так как это в его же интересах.
— Но в таком случае, — промолвила Виола, — если Дианы нет на острове, где же может она быть?
— Одному Богу известно.
— Мы должны узнать это! Де Салье в тюрьме, Диана на свободе, опасность увеличивается! Если обвинения, которым подвергается де Салье, важны, тогда нам беда! Он инстинктивно угадает, что именно мы устроили ему западню нынешней ночью. Чтобы спасти себя или отомстить нам, он выдаст меня. Де Салье воспользуется письмом, так как оно еще существует и Диана еще жива и на свободе! Во что бы то ни стало надо отыскать Диану и уничтожить это письмо. Это необходимо, или мы погибли! Справился ли ты о доме де Салье в Париже — не возвращалась ли туда Диана?
— Ни то, ни другое. Я ничего не хотел делать, не сообщив тебе обо всем и не узнав твоих желаний.
— Верни потерянное время! Ступай, беги! Быть может, спасение наше зависит от этого! Я буду ждать тебя с нетерпением. Ступай же и возвращайся поскорее!
Жерар ушел.
Виола, оставшись одна, опустилась на стул.
— Вот чудо! — сказала она. — Де Салье жив. Де Салье в тюрьме! Диана пропала! Все мои надежды рушатся! Я начинаю терять голову! Зачем регент приходил ночью на остров? Какое преступление совершил де Салье? Где Диана? Неизвестность меня страшит! Я, Виола Рени, ясновидящая, слава которой обежала почти полсвета, я слепа и знаю меньше, чем кто-либо! О, сомнение, сомнение, какая пытка!
Дверь отворилась, и лакей провозгласил:
— Его высочество регент!
«Ага! — подумала хищная женщина, — теперь я узнаю хоть что-нибудь».
И с улыбкой на лице она подбежала к вошедшему регенту. Филипп Орлеанский был бледен, лицо у него было грустное. Виола Рени сразу заметила это.
— Отец мой! — воскликнула она, поцеловав Филиппа. — Что с вами?
— Почему это ты меня спрашиваешь, дочь моя?
— Ваши руки холодны, у вас тревожный вид! Вы были так веселы вчера, а сегодня вы так грустны.
— Ты ошибаешься, дитя мое! — возразил Филипп, пытаясь улыбнуться.
— Нет, отец мой. Вас явно что-то беспокоит.
— Заботы о государственных делах, может быть…
— Отец мой, оставьте этот ответ для ваших придворных! Но меня, которая вас любит всем сердцем, всей душой, меня не удовлетворит подобный ответ. Вы страдаете. Я хорошо вижу, что вы страдаете.
— Нет, уверяю, что нет.
— Зачем же вы скрываете от меня свою боль, отец мой? — возразила Виола, устремляя на Филиппа проницательный взгляд. — Неужели вы думаете, что я слепа? Вы говорите со мной в эту минуту, вы слушаете меня, а между тем, отец мой, ваши мысли далеко от меня.
— Виола, Виола! — воскликнул Филипп, отворачиваясь от мнимой дочери. — Не смотри на меня так! Да, я знаю, я хорошо знаю, что ты читаешь в сердцах людей, для тебя ничего нет скрытого. Твои взгляды могут проникнуть в мою душу. Я не хочу этого.
— Так, — возразила молодая женщина взволнованным голосом, — вы скрываете от меня ваше горе!…
— Горе, о котором ты не должна знать. Это правда.
— Вы более не доверяете мне, отец мой!… Вы более не любите меня!…
— Не люблю тебя?! Ты несправедлива! Ты жестока!… Я пришел к тебе, чтобы забыться рядом с тобой, найти счастье…
— Простите меня, если я огорчила вас, отец мой. Но мне тяжела ваша скрытность! К чему это недоверие, если вы еще любите меня? Разве дочь ваша имеет право делить с вами только радость и веселье? Возможно, другие и завидовали бы такой участи, но я не хочу ее. Я хочу разделить ваше страдание.
— Дитя мое, — сказал Филипп, прижимая Виолу к своей груди, — бывают такие раны, которых даже любимая дочь не должна знать.
За этими словами последовало молчание. Виола внимательно посмотрела в глаза регенту и наконец сказала серьезно: