Владетель Ниффльхейма
Шрифт:
— Хочешь еще? — спросил Брунмиги. — Я дам тебе целый стакан крови. Или два.
Грим заплакал. Ему было холодно. Страшно. Одиноко. Его волосы тусклы, а скрипка безмолвна. Но разве спасет ее кровь? Спасет. На день или два. Или на бесконечно долгий год, который будет преисполнен сожаления. Гриму надо больше.
— Или целую флягу. Там хватит, чтобы созрела твоя икра.
Но не хватит, чтобы она прижилась. Иссяк Горячий ключ, и Верхний мир отвернулся от изнанки. Так стоит ли мучиться?
Руки сами протянулись к фляге. Пальцы схватили горячее серебро, и Грим сказал:
— Она
И спеша сбежать, Грим нырнул в ледяное море. Уже на дне, в пещере, столь напоминавшей ему дом, он приник к фляге. Но крови в ней было лишь на полглотка. Да и сама фляга рассыпалась, потекла меж пальцев белым речным песком. Оседали крупицы его на перламутровые раковины, забивались в зеленые перины из водорослей. Плакал обманутый Грим. И в жемчуг черный превращались слезы. Больше всех жалко было Гриму девочку, которая теперь точно умрет. А Грим спас бы. Спрятал. Защитил.
И от горя, обиды сделал он то, что делал всегда: взялся за скрипку.
Горькую песню сыграла она. И волны подхватывали ее, понесли через море к самому берегу. К той, которая точно услышит… вдруг да предупреждение это отсрочит неминуемую гибель.
Глава 5. Ульдры, коровы и сны
Шли и шли. Джек и сам устал, а девчонка и вовсе спотыкалась на каждом шаге, но плелась, вцепившись в руку Алекса. А тот словно позабыл про то, что надо злиться. Если бы Алекс злился, Джеку было бы легче. На злость злостью ответить — это запросто. А когда тебя взяли и простили, ничего взамен не потребовав, вот тут уж как-то неудобно.
Это неудобство сидело глубоко внутри, наверное, рядом с сердцем, а может и глубже. Оно мешало.
— Я сам по себе, — десятый раз повторил Джек, и Снот только хвостом дернула.
И она не стала ругаться. Джек ждал. Готовился ответить, и про Вёлунда, и про копье, а она лишь глянула с прищуром и сказала:
— Надо идти. Камень-то выбрось. К чему тебе?
Джек послушал. И вправду — на кой камень, когда копье есть.
Ну и пошли. Кошка впереди, дорогу показывая, за нею Джек, а уже сзади и Алекс с девчонкой. Честно говоря, Джек рад был, что она не умерла.
Путаными были мысли, непривычными. А берег все не заканчивался. Изредка белый камень сменялся серым, а то и красным, но такие места кошка обходила.
— Долго еще? — спросил Джек у Советницы.
— А что?
— Ничего.
Не для себя Джек спрашивал: сам он хоть целый день идти готов был — ну или почти целый — но девчонка слабенькая. Наверное. Она ж болела. Джек тоже как-то болел. Плохо было. Жарко. И в голове стучало, как будто позабытые воспоминания на волю просились, а у него не было сил впустить их.
Точнее Джек точно знал, что впускать воспоминания нельзя. А они ломились. Наверное, проломили бы голову, когда б не матушка Вала с ее горькой настойкой.
Поила. Вышептывала. Трясла метелкой из птичьих перьев и костей. Жгла травки и череп собачий на живот ставила. Череп Джек особенно хорошо запомнил, потому как, очнувшись, увидел уже не череп — голову на коротком обрубке шеи. Голова скалилась, рычала и была настолько тяжелой, что
Матушка Вала его продала. И другие продадут, если случай выпадет. Нету у Джека друзей. Разве что копье. Оно лежало в руке, такое удобное, легкое. И Джек за все сокровища мира не отдал бы Гунгнир.
Чудное имя. Почти как у Джека. Хотя Джеково — ненастоящее.
Знать бы, как его раньше звали. Кем он был. И кто он есть. Владетель? Смешно. Только смеяться не тянет, и копье лишь плотней к руке льнет.
— Почти пришли, — сказала кошка. — В доме отдохнете.
Не было никакого дома, только холм с лысой верхушкой. У подножия его паслись белые коровы. Крутобокие, круторогие, они вяло переступали с ноги на ногу и обкусывали камни. Камни хрустели. Коровьи хвосты плясали от бока к боку, отгоняя снежную мошкару. Подрагивали ресницы-опахала, а в лиловых очах таилась печаль.
— Какие красивые, — сказала Юлька и тише добавила. — У бабушки тоже корова была. Раньше. Молоко давала. Я люблю молоко.
На признание это корова ответила ревом. И каменная гора разломилась, а из трещины вышла девушка. Была она высокой и очень красивой. Такой красивой, что Джек смотрел и насмотреться не мог. А когда моргнул, то понял, что не помнит ее лица, и вновь на него глянул, и вновь залюбовался.
А очнулся, только когда Алекс толкнул плечом и сказал:
— Не спи.
Джек и не спал. Но вот коровы исчезли куда-то, от них остались лишь обгрызенные камни и трехпалые следы на тонком снежном покрове.
— А где? — Джек сжал копье, потому как лишь оно во всем мире не станет врать ему.
— Уже там, — Алекс указал на трещину в холме. — Чего с тобой?
— Ничего.
Наверное, мама была такой же красивой… конечно, поэтому Джек и застыл. Вспомнил? Почти вспомнил. Малости не хватило — Алекс помешал. И надо бы разозлиться, но злости уже нет, обида только.
Почему его, Джека, бросили? Почему не искали? Не нашли? Оставили на попечение безумной старухи. А та взяла и продала. Так нечестно!
Из щели тянуло паром, сытным, мясным, обида захлебнулась слюной, и Джек решился.
Стоило переступить порог, и края горы сомкнулись. Дом оказался не то, чтобы большим — до Оленьих Палат ему было далеко — но и не маленьким. В центре его возвышалось гранитное корыто, в котором растеклось зыбкое пламя, и девушка в синем платье подкармливала его с рук обломками рогов.
— Добро пожаловать, Владетель, в дом Ульдры, — сказала она. — Садись к огню. Согрейся.
Зеленые сполохи ничуть не уродовали ее лицо, но здесь, в доме, оно не казалось таким уж красивым. Обыкновенное самое. Глаза вот чудесные — темно-лиловые и большие, с длинными белыми ресницами, как будто и не человечьи.