Владимир Чигринцев
Шрифт:
— Да я для острастки, сам еще не знаю, — признался Воля. — Поехали в больницу.
Лейтенант рванул с места. Предзакатное солнце купалось в облаках, красило их багрецом, напоминающим сейчас одно — темную венозную кровь на лбу Николая.
5
Больница была длинная и серая — одно их тех типовых зданий, что можно встретить в любом районном городишке: трехэтажный барак, стеклянный тамбур красного входа, прилепленный к фасаду, расшатанная железная дверь, где раз выбитое стекло навечно заменено листом кровельной жести, ежегодно подкрашиваемым
Доронин привычно обогнул здание, притормозил у приемного покоя, пропустил Чигринцева вперед не из вежливости — так полагалось при конвоировании. Первым, кого увидел в холле Чигринцев, был Николай — с гипсовой по колено ногой, перебинтованной головой, он развалился на глубокой фанерной скамейке. Пострадавший выглядел бы и вовсе комично, кабы не набухшие мешки под глазами и смертельная усталость позы — он тяжело поднял веки, зрачки медленно переместились в сторону двери.
— Коля, как ты? — Чигринцев бросился к нему, забыв про лейтенанта.
— Нормально, имей в виду, я от госпитализации отказался, — выговорил он тяжело, еще не очнувшись толком от полусна. — Как машина?
— Не знаю, оставил на стоянке, попросил паренька — может, удастся продать.
— И не думай. — Николай заметно оживился. — Помнишь Валентина, мы вместе за «зилками» приезжали. Он же лучший жестянщик по округу, вмиг тебя заштопает.
— Ладно, ладно, решим, собирайся — ты в силах?
Усталость с души как рукой сняло, Воля сиял, суетился, помог зачем-то усадить охающую старушонку, что привела молчаливая и некрасивая дочка лет пятидесяти, хотя никто его об этом не просил.
— Чигринцев, пойди-ка сюда. — На пороге медицинского кабинета стоял лейтенант, манил пальцем. — Проверка тебе полагается на алкоголь, что распрыгался?
— Так ведь Николай жив-здоров…
Выходит, вся его доброта была показной, офицер делал дело, смеясь над ним в душе, но… черт с ним, так, наверное, надо было, вмиг уговорил себя Воля и легко, не тая обиды, протанцевал в кабинет, сел на кушетку, закатал рукав, подставляя вену симпатичной пухленькой сестричке.
— Нет, кровь не надо, дуйте в трубочку, — приказала та строго.
— Милая моя, я сейчас куда хочешь дуну, хотя бы и в трубочку, а анализ мне не полагается?
— Какой анализ?
— На яйцеглист.
— Сиди спокойно, — уже на «ты» весело приказала медсестра, вручила стаканчик с раствором и стеклянную трубочку.
— Девушка, что вы делаете сегодня вечером? — хитро сощурил глаза Чигринцев.
Она не обиделась.
— Катя, влепи ему под лопатку или в язык, чтоб не болтал, — тоном учительницы сказала появившаяся из-за спины пожилая врачиха.
— Дуйте скорее, лейтенант результата ждет, — ласково сказала Катя.
Чигринцев задул. Пузырьки взболтали раствор, но какой он был, таким и остался — слава Богу, не посинел.
— Не напрягайтесь, больной, — влекущим голосом шепнула Катя и забрала у него стаканчик.
— Катенька, так как же насчет вечера?
— Ты сейчас не боец, куда тебе, — усмехнулась пожилая врачиха. — Иди с Богом, поспать тебе надо крепко.
— Спасибо, спасибо большое! — Материнский тон врачихи все поставил на свои места, умело завершил процедуру.
— Да уж пожалуйста, — расплылась Катя на прощанье простой и открытой улыбкой, — и лучше нас по такому поводу не беспокойте.
— Постараюсь. — Чигринцев серьезно поклонился, вышел в тамбур к Николаю с лейтенантом. Те ждали его на скамейке, кажется, они легко нашли общий язык.
— Значит, так, — начал с ходу Николай, — лейтенант подбросит в гостиницу, оттуда позвоним в Щебетово, Валентин завтра нас заберет. А насчет машины не дури, пара пустяков, как я понял, — дешево починим, чай, не чужие теперь. — Он загоготал грубо и весело.
— Как с документами быть, может, вернешь? — поражаясь своей наглости, спросил вдруг Воля.
— Завтра в десять на комиссию к начальнику ГАИ — права буду обязан передать ему, — официально отчеканил лейтенант. — Может и штрафануть, а может и в Москву отослать — у майора не заржавеет!
— Брось, командир, свои люди — сочтемся, было бы за что, — намекнул Николай.
— Было бы за что, я б с вами не так разговаривал, все, ничем не могу помочь, — отрезал офицер.
Воля не стал обострять отношения.
— Вопрос, я понимаю, решаемый? — спросил вроде невзначай.
— Все решается, — многозначительно заметил Доронин. — Обратись к Лехе со стоянки, но я тебе ничего не говорил, ясно? А теперь поехали. — Лейтенант встал, даже помог Николаю допрыгать до машины.
Кое-как уместились, отчалили. Радость боролась в Чигринцеве с дикой усталостью, Воля успел только подумать, что вот же как складывается — люди попадаются на редкость хорошие, и это было начало сна.
Доронин домчал быстро, растолкал, выгрузил в серых еще сумерках, пожал на прощанье руки.
— В десять, не проспи, а то пошлют в Москву — здесь это быстро делается, усвоил?
Воля замотал головой, проморгался. Белая «восьмерка» уже заворачивала за угол двухэтажной гостиницы.
6
Гостиница была старая, как все в этом городке. В стойке администратора имелось полукруглое окошечко, в коем сама мать-командирша с крашеными волосами цвета поблекшей меди изображала кукушку с сельских ходиков. Лихой разрез с финтифлюшечками на платье выставлял напоказ повидавшую жизнь, любвеобильную грудь. Она глядела на них, силясь сообразить, какое выражение придать уставшему за смену лицу. Из подсобки выпорхнула горничная помоложе, с бюстом размера на три-четыре меньшим, чем у начальницы, что, вероятно, полагалось по статусу. Платье тут было скромнее, но с идиллическим бантиком. Вздернутый носик и глазки, полные беспричинной веселости, намекали, что жизнь она знает, но не так еще глубоко. Вслед за ней из комнатки вышел кавказец с мягким копченым лицом в ярко-зеленой рубашке с устаревшей этикеткой «Монтана», вельветовых брюках со стершимся блеском и дымящейся большой чашкой чаю, указующей, что он тут свой, укоренившийся, как кассовый аппарат на столе.