Владимир Мономах
Шрифт:
Янка все чаще входила в церковпые дела Руси, не раз
ездила с купеческими караванами в Византию и знала
хорошо весь константинопольский клир. Опа была частой
гостьей у митрополита Георгия, просила у него и у. отца открыть на Руси женский монастырь. Те колебались - дело было новое, неизведанное. А Янка снова и снова на-1 ступала с этой просьбой, просила Владимира замолвить за нее слово перед отцом. Мономах улыбался, шутил, хотя в глубине души поддерживал Янку: появление на Руси женских монастырей не только укрепило бы значение русской церкви, но и помогло бы обучению девиц при монастырях. Сама Янка много времени проводила за чтением божественных книг, собрала вокруг себя отроковиц из простых домов и стала учить их грамоте и всякому книжному делу.
Евпраксия расцвела рано и превратилась
Владимир нежно любил сестру и говорил, что во всех западных, полунощных и восточных странах не найти такой красоты. Евпраксия с усмешкой слушала брата, улыбалась.
А в Киев уже зачастили посланцы из иноземных государств, многим хотелось породниться с могущественным киевским князем. Из Германии прислала весть Ода, вдова Святослава. Она вспоминала свою племянницу, прочила ее за кого-либо из немецких князей, но Всеволод всерьез еще ие думал о замужестве Евпраксии. Она была молода, и ее время было впереди.
Зимой, в небывалое время, половцы, обогнув Переяс-лавль и Чернигов, напали на Стародуб. Это был.исконный черниговский город, и Мономах, еще не дав дружине как следует отдохнуть от погони за полоцким князем, от летней войны с Всеславом, поднимает черниговскую рать в новый поход. Л его гонцы уже скачут к своим половцам, как стали на Руси называть колено, откуда вышла па киевский престол княгиня Анна.
Уже в ту пору Мономах, воюя с кочевниками, ие медлил ни часа, если рать была готова, если выступать можно было, но откладывая доход на завтра. Кочевники
быстры, а надо было быть еще быстрее, они хитры и коварны, а надо быть хитрее… Таков век, иначе побед не видать. Этому учил его отец, кроткий и скромный Всеволод, который превращался в ратное время в решительного, беспощадного воина.
Не дожидаясь подхода союзных половцев, Владимир выступил не к Стародубу, который был уже дочиста ограблен степняками, а наперехват их к Десне, куда они двинулись от города. Туда же спешили и союзники.
Расчет Мономаха оказался верным. Кочевники, выйдя на Десну и предполагая двигаться но замерзшей реке сквозь леса дальше, были застигнуты врасплох. Черниговская дружина и союзные половцы ударили на врагов с берега, оттеснили их на чистый лед и здесь, на ровном месте, довершили разгром. Напрасно половецкие ханы Асадука и Саука пытались сбить своих рассыпающихся в разные стороны всадников в стройное войско - руссы раскидывали их толпы вдоль по реке, а союзники уже довершали дело, вырезая врагов своего колена. Оба хана были взяты в плен и предстали перед Мономахом. Они-то, желая заслужить милости и прощения у русского князя, и сообщили, что другое половецкое войско, во главе с ханом Велкатгином, грабит русские земли неподалеку, что не все половцы вышли на Десну.
Не давая врагу опомниться, не дожидаясь, пока бежавшие с поля боя половцы известят своих сородичей о сече на Десне, Мономах проделал ночной переход, дал своей дружине немного отдохнуть перед боем в лесу и неожиданно появился перед конницей Белкатгииа. Здесь же находился и половецкий обоз, виднелись ряды саней, а около них - связанные веревками русские пленники, набранные и в Стародубе, и в других селениях. И снова сеча была яростной и короткой. Белгадтип бежал, бросив свое войско. Половцы рассыпались в разные стороны. Одних руссы перебили, других попленили. Всех русских пленников Мономах приказал развязать, накормить, обогреть, отправить в Стародуб и оттуда по их городам и селам.
Закоченевшие, в изодранной одежде, они тянули свои руки в сторону кпязя, благодарили его, благословляли, А он спокойно объезжал их толпы, приебодривал, иногда даже бросал шутливое слово.
– А пленных половцев обменяем на других русичей, отдадим их за выкуп, за ткани, за оружие, за копей, - сказал он.
Здесь же после победы Мономах заплатил положенное своим половцам - и деньгами, и добычей, и дорогой одеждой.
Прошло всего полгода
От Переяславля торки двинулись на Русь, на Киев. Давно не было от них такого мощного выхода.
Всеволод послал гонцов в Чернигов и приказал Владимиру Мономаху вновь собираться в поход. К черниговской рати Всеволод придавал свою младшую дружину.
Владимир Мономах не медлил. Он воспользовался тем, что силы торков были разъединены - одни стояли веред Переяславлем, другие бушевали по русским землям, и двинул против них свою конную дружину. Собирать полк и потом плестись по степи на телегах он не захотел. Главное, думал он, - нанести торкам удар сильный и неожиданный, разгромить одну, ближайшую их часть, устрашить остальных этим разгромом, подавить, смять остальных, загнать восставших опять в свои городки, запереть их там, поставить на колени вождей.
Дружина шла быстро в сторону Переяславля. Всадники готовы были каждую минуту вступить в бой, на всех были надеты брони, шишаки надвинуты на самый лоб, щиты качались на левой руке, а не лежали на телегах, как обычно во время дальнего похода. Вперед в нескольких верстах шли дв;е сторожи, которые должны были сразу оповестить Мхзномахову рать о появлении торков.
Князь ехал крупной рысью впереди дружины, поглядывал спокойными, внимательными глазами по еторонам. За время долгих войн и походов он уже привык к действиям быстрым, твердым и взв:ешеннъш, но не к суете и торопливости и давно понял, что поспешный шаг, торопливое решение, душевный порыв во время такого злого и жестокого дела, как брань, могут только помешать успеху. В минуты решающие Мономах приучил себя выходить всегда перед своими воинами и вступать в бой самому, а там как бог пошлет. Он знал, что если он не побоится положить свою голову за дружину, то и дружина ляжет за него костьми. Теперь же сеча могла начаться в любую минуту, причем сеча быстротечная, и для него лучше было видеть ее ход сразу же, с самого начала.
Сторожи еще только мчались обратно с вестью о появлении торков, а Мономах уже увидел их несметные толпы, которые беспорядочно в отличие от половцев выезжали из степи прямо на руссов.
Князь притормозил бег коня, сбил дружинников в единый кулак, ощетинившийся пиками и блистающий мечами, и снова тронул поводья.
Руссы, разогнавшись, врезались на полном скаку в едущих вразброд торнов, прошили их насквозь, круша пиками, мечами, сшибая тяжелыми копями. Потом русская рать развернулась и прошла сквозь торков еще раз, разметывая их нестройные толпы по степи. Торкские вожди попытались собрать своих воинов, но те, уже объятые страхом, повернули коней вспять, поставили под русские пики свои обтянутые кожаными панцирями спины. Сеча была быстрой, короткой и легкой для руссов. Только несколько человек их пало от торкских пик и сабель. Многие торки бросили оружие и просили милости и пощады у русского князя. Мономах простил их и отпустил безоружных по своим городкам. Тех же, кто был схвачен с оружием в руках, Владимир приказал вести иа веревках к. Иереяславлю, а впереди тащить, привязав к конским седлам, плененных торкских вождей. Так они и появились перед Переяславлем, осажденным другой торкской ордой: впереди ехал Мономах - спокойный, грозный, с взглядом, устремленным поверх голов, куда-то в край степи, за ним - несколько старших дружинников, а следом младшие воины, ведущие на веревках плененных торков, и опять конные ряды дружииы.