Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне
Шрифт:
Когда я ехала в суд, мне казалось, что это такие пустяки, что это так легко, что это уже так отсохло… (Высоцкий и Абрамова расстались еще осенью 68-го. — Ф. Р.) Если бы я сразу вернулась в больницу, так бы оно и было…»
13 февраля Высоцкий играл на сцене «Таганки» в «Жизни Галилея», 17-го — в «Десяти днях…», 19-го — в «Жизни Галилея».
Тогда же он дал несколько концертов в Москве: в Онкологическом центре и Госснабе СССР. Однако эти выступления оказались последними крупными для нашего героя в том полугодии, поскольку скандал с «Лицами» развязал руки тем, кто мечтал «перекрыть кислород» Высоцкому. Тогда же «накрылась» и очередная кинороль Высоцкого — в «12 стульях» Леонида Гайдая, где его
В конце концов режиссер остановил свой выбор на Владимире Высоцком. Тот, не избалованный чрезмерным вниманием к себе киношных режиссеров (за 10 лет сыграл в кино всего лишь четыре главные роли, причем один фильм — «Интервенция» — до зрителей при его жизни так и не дошел) согласился. Однако роль эту так и не сыграл. Почему? Здесь существует несколько версий. Согласно первой, роль разонравилась самому Высоцкому: то ли потому, что он узрел в одном из эпизодов фильма издевку над его «Таганкой» — в сцене, где Бендер и Воробьянинов приходят смотреть гоголевскую «Женитьбу», то ли потому, что его концепция роли Бендера резко расходилась с гайдаевской.
Согласно второй версии, Гайдаю просто запретили снимать Высоцкого, учитывая те события, которые тогда происходили в «Таганке» в связи со спектаклем «Берегите Ваши лица». В итоге Высоцкий ушел в очередной загул. А на роль Остапа был назначен «условный» исполнитель — Александр Белявский, которого чуть позже сменит постоянный — Арчил Гомиашвили.
2 марта вечером актриса Ия Саввина собрала у себя дома гостей, в компании которых она решила отметить свой 34-й день рождения. Среди приглашенных были: Владимир Высоцкий, кинорежиссер Герман Климов (брат Элема Климова) и др.
Вспоминает Г. Климов: «Гостей было немного, сидели очень тепло и, что называется, душевно. Володя Высоцкий был в ударе, пел часа три, но не подряд, а с перерывами, с разговорами, то включая, то выключая свое высокое напряжение. И опять была эта магия и страх, что у него вот-вот порвутся жилы, порвется голос. Он был как-то особенно возбужден, и вскоре выяснилось почему: он придумал свою концепцию „Гамлета“ (идея этого спектакля с Высоцким в главной роли уже родилась в голове у Любимова. — Ф. Р.) и в конце вечера начал очень увлеченно и подробно ее рассказывать, — это был моноспектакль. Краем глаза я отметил, что кто-то пишет на магнитофон, но кто — сейчас не помню. Рассказ был долгий, час поздний, стол начал разбиваться на фракции, а потом и редеть. Володя прощался, почти не прерывая рассказа, и продолжал свой монолог на той же высокой ноте озарения. Видно было, что этот будущий спектакль главное его дело. На вопрос «когда?» он усмехнулся: придумать-то придумал, но теперь предстоит самое сложное — убедить Юрия Петровича, что придумал это сам Юрий Петрович. Только тогда он увлечется постановкой.
Мы договорились работать этой ночью, куда-то ехать, однако сильно пересидели всех гостей и вышли на улицу в четвертом часу. Помню долгое ожидание такси и долгую поездку через всю заснеженную Москву. Говорили о спорте, о сценарии, Володя сказал, что тоже пишет сценарий, — судя по его рассказу, это должен быть весьма хитроумный психологический детектив, действие которого происходит в поезде, — он был увлечен им так же, как и песнями, которые тогда у него были в работе. Они еще не сложились в стихи, ясна была лишь их концепция, которую он и излагал сжатой прозой. Один такой замысел ему самому очень нравился — на ту же тему, что и песня Ножкина «А на кладбище все спокойненко…», впрочем, и песня почти готова. Снова заговорили о «Таганке», о знакомых актерах. Внезапно он погрустнел, замолчал и отвернулся к окну машины. Устал, решил я, мыслимое ли это дело быть в таком напряжении столько часов.
— Знаешь, — сказал он, — а ведь по-настоящему друзей у меня нет…
Мы виделись еще не раз, но запомнился почему-то этот его голос, боль, с которой это было сказано, запомнился грустный его профиль на фоне темной, тихой, скользящей мимо Москвы…»
6 марта Высоцкий играл в «Десяти днях, которые потрясли мир». А спустя несколько дней он имел честь побывать в гостях у бывшего главы советского государства, а ныне пенсионера Никиты Сергеевича Хрущева.
По словам друга Высоцкого Давида Карапетяна, идея навестить бывшего кремлевского небожителя пришла к Высоцкому неожиданно: он заехал к приятелю домой и, будучи навеселе, предложил рвануть к Хрущеву. Самолично позвонил по телефону внучке Никиты Сергеевича Юлии и стал уговаривать ее устроить ему такую встречу немедленно. А поскольку Высоцкий умел уломать кого угодно, девушка согласилась.
В этой истории самое интересное заключается в том, зачем Высоцкому вдруг понадобилось так срочно искать встречи с бывшим советским руководителем. Некоторый свет на это проливает очевидец тех событий — куйбышевец Г. Внуков (как мы помним, с ним наш герой познакомился во время своих первых концертов в Куйбышеве в 67-м):
«Встретив Высоцкого возле Театра на Таганке, я вновь предложил ему приехать к нам в Самару с концертами.
— А ну вас и вашу Самару на хрен! — вдруг взорвался он. — Тут вообще со свету сживают, никуда не пускают, сплошные неприятности, без конца звонят то с одной, то с другой площади. Вон опять только звонили, мозги пудрят.
— Откуда звонили?
— В Москве рядом три вокзала и четыре площади: Дзержинского, Новая площадь, Старая площадь и Ногина. Понял теперь? Тебе хорошо, тебе не звонят с Лубянки, тебя не таскают на ковер. А тут не успеваешь отбрехаться.
Я понял, что Лубянка — это КГБ, а Старая площадь — ЦК КПСС.
Раньше Высоцкий всегда был такой корректный, вежливый, спокойный, а тут какая-то метаморфоза — резок, возбужден, рассеян. Смотрит на меня и не видит, смотрит куда-то поверх головы, думает совершенно о другом, хотя разговор вроде бы поддерживает…
— И вообще никогда не буду петь чужих песен. Хватит того, что подделываются под меня, поют блатные песни, а мне все приписывают. Надоело! На все отвечать должен Высоцкий и Высоцкий. Все хрипят, как ты, а я должен отвечать… Сейчас пожалуюсь Никите Сергеевичу. Звонят и звонят — все валят на меня. Так что, пока некогда, поехал к Хрущеву права качать…»
Как известно, Хрущев уже почти шесть лет являлся пенсионером союзного значения и, казалось бы, вряд ли мог чем-то существенно помочь Высоцкому. Однако судя по тому энтузиазму, который овладел нашим героем, он все равно на что-то надеялся. На что? Может быть, на то, что у Хрущева еще остались какие-то связи на самом верху? Да и ситуация была благоприятная: страна готовилась к 100-летнему юбилею В. Ленина (22 апреля), и на этом фоне власти могли проявить снисходительность к Высоцкому. Ведь к другим инакомыслящим из числа еврейской интеллигенции они тогда подобную снисходительность проявили, так чем же был хуже наш герой?
Речь идет о таких деятелях, как Булат Окуджава, Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Владимир Войнович, которых в 1969–1970 годах власти привлекли к написанию в серии «Пламенные революционеры» книг о деятелях советского и международного революционного движения. В итоге Гладилин разродился «Евангелием от Робеспьера», Окуджава — «Глотком свободы» (Повесть о Пестеле), Аксенов — «Любовью к электричеству» (Повесть о Красине), Войнович — «Степенью доверия» (Повесть о Вере Фигнер). Высоцкий, хоть и не занимался беллетристикой (его увлечения прозой можно было назвать баловством), однако в песенном жанре имел схожую репутацию, что и все вышеперечисленные деятели, в особенности Булат Окуджава. Поэтому вполне мог задавать себе вопрос: почему им можно, а мне нет? Видимо, в целях положительного разрешения этого вопроса нелегкая и погнала нашего героя к Хрущеву.