Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне
Шрифт:
Тайные козыри у Любимова и в самом деле были, и он, как ловкий фокусник, каждый раз вынимал их из рукава, вводя в восторг не только актеров своего театра, но и всю либеральную интеллигенцию. А козыри эти заключались в том, что к середине 70-х Любимов окончательно утвердился в роли знаковой фигуры в стане либералов-западников — эдакий Александр Твардовский, но из театральных кругов. Причем Любимову удалось намного превзойти покойного поэта, который хоть и имел точно такие же крестьянские корни, как и он, однако в силу своей глубинной русскости был слишком принципиален и не гибок в общении с властью (в таких случаях говорят, «не обладал гибким хребтом»), плюс имел склонность к извечной российской болезни — тяге к зеленому змию. Во многом именно поэтому западники отдали его на заклание
Брежнев, похоже, тоже уважал Любимова, но не за его театральный талант (ни одного спектакля «Таганки» генсек не видел по принципиальным соображениям), а за то, что его фигура ценилась на Западе. В той игре, которую кремлевскому руководству приходилось вести с еврокоммунистами, Любимов мог пригодиться.
Помощник Гришина Юрий Изюмов позднее будет вспоминать, что Любимов часто звонил его шефу на работу и просил помочь в разных начинаниях. При этом неизменно повторял: «Вы должны мне помогать хотя бы как единственному русскому режиссеру».
Позднее в народе будет ходить версия, что в Любимове, помимо русских и цыганских кровей, текла еще и еврейская, что в итоге позволит ему принять подданство Израиля. Но вот ведь что интересно: считая себя «единственным русским режиссером», Любимов был оппозиционно настроен по отношению к советской власти в сто крат сильнее, чем любой другой сторонник его взглядов. Взять того же Анатолия Эфроса. Он тоже считался оппозиционером, но его оппозиция была иной: он считался социальным режиссером, которому была чужда политика. Поэтому с Любимовым у него были странные отношения: внешне вроде бы вполне интеллигентные, а на самом деле — натянутые. Творчески Эфрос и Любимов пересекались не часто.
В 1974 году, когда Эфрос снимал на ТВ спектакль «Всего несколько слов в честь господина де Мольера», он пригласил на роль Мольера именно Любимова (видимо, чтобы придать спектаклю большую остроту: ведь за Любимовым к тому времени уже прочно закрепилась слава непримиримого оппозиционера). В свою очередь ответный жест сделал и Любимов: в следующем году пригласил Эфроса поставить на сцене «Таганки» спектакль. Вот как об этом вспоминает сам Ю. Любимов:
«Я просил Эфроса поставить „Утиную охоту“ А. Вампилова, которую мне не разрешали, а ему разрешили (наверное, потому что Любимов поставил бы эту пьесу как трагедию человека в нездоровом, советском, обществе, а Эфрос — как трагедию человека без привязки к какому-то конкретному обществу, поскольку лишние люди есть везде — Ф. Р.). Я хотел, чтобы публика узнала замечательного человека, погибшего, — Вампилова, который принес эту пьесу в театр, подарил мне экземпляр с надписью (стоит отметить, что эту пьесу Вампилов одновременно принес в несколько столичных театров, а не только в «Таганку». — Ф. Р.). Но мне не разрешали (О. Ефремову разрешат в 1977 году, а также Виталию Мельникову в том же году на телевидении. — Ф. Р.). Толя решил почему-то твердо ставить «Вишневый сад». Потом, когда я хотел попробовать еще раз сдать «Живого» и попросил его: «Толя, освободи мне сцену на три дня», этим театром все же руководил я, он не сдерживался. Устроил мне баталию шумную: «Ты со своим каким-то „Живым“, а я репетирую ЧЕХОВА». — «Но ты же знаешь историю этого многострадального спектакля и автора знаешь, как его без конца третировали и унижали. Как ты можешь так говорить?» Тут и наступила трещина в наших отношениях…»
Эфрос выбрал чеховский «Вишневый сад», что было своеобразным вызовом труппе «Таганки»: ведь до этого она к русской классике не обращалась, а к пьесам А. Чехова и подавно, поскольку Любимов их не любил. В итоге именно этот спектакль станет поводом к окончательному размежеванию между Любимовым и Эфросом: первый уличит второго чуть ли не в умышленном подтачивании основ его театра, в попытке увести его от насущной политики.
И вновь вернемся к хронике событий 75-го.
В первые дни июня Высоцкий едет в Новогорск, где тогда находилась сборная СССР по футболу, проходившая подготовку перед товарищеским матчем со сборной Италии. Вот как об этом вспоминает Олег Блохин:
«Высоцкий приехал к нам выступать и, как он сам говорил, „познакомиться с теми, кто навел шороху в Европе“ (дело в том, что советская сборная тогда почти целиком состояла из игроков киевского „Динамо“, которое минувшей весной выиграло Кубок кубков. — Ф. Р.). Часа на четыре он заставил нас забыть обо всем на свете, полностью владел нами, пел, лишь изредка беря паузу, чтобы отдышаться. Он не веселил нас и не забавлял, что иногда делают приезжающие к спортсменам артисты. Мы жили каждым его словом, переживали вместе с ним, негодовали, смеялись и грустили…»
Кстати, ту игру с итальянцами наши выиграли со счетом 1:0. Не будет преувеличиением сказать, что определенную лепту в эту победу внес и Владимир Высоцкий.
Тем временем в Театре на Таганке практически каждый день идут репетиции «Вишневого сада». Высоцкий работает исступленно, с большим азартом. Несмотря на то что он вошел в спектакль позже других коллег, он быстро наверстывает упущенное: мгновенно учит текст и на лету схватывает мизансцену. 6 июня, после репетиции, он вместе с партнерами по спектаклю Аллой Демидовой (она играет Раневскую) и Иваном Дыховичным (Петя Трофимов) едет на квартиру последнего. Там они сытно обедают, после чего Высоцкий подвозит Демидову до дома на собственной иномарке.
9 июня эта же троица, сразу после окончания репетиции «Гамлета», решает съездить на пару дней в Ленинград, чтобы отыграть там несколько концертов. На машине Высоцкого рванули на вокзал. Однако там выяснилось, что свободных билетов на ближайший поезд уже не осталось. Но тут чудеса сноровки проявил Высоцкий. Просунув свою физиономию в билетную кассу, он только пробасил «Здравствуйте, девушки», как по кассе тут же пронесся восторженный шумок: «Это же Высоцкий!» Естественно, уже через несколько минут в обмен на автографы три билета на «Красную стрелу» были у него в кармане. В поезде, чуть ли не полночи, Высоцкий развлекал попутчиков своими новыми песнями. Демидову больше всех поразила дилогия — «Погоня» и «Что за дом притих».
Приехав в Питер рано утром 10-го, артисты бросились искать такси. Но ни одной свободной машины в эти ранние часы на привокзальной площади не оказалось. Тогда Высоцкий предложил коллегам отправиться пешком к своим друзьям — Кириллу Ласкари (сводному брату Андрея Миронова) и Нине Ургант, которые жили неподалеку от вокзала. Дошли без приключений. К счастью, хозяева были дома и встретили незваных гостей с распростертыми объятиями. Завтрак прошел в теплой и дружественной обстановке. А вот ужинали таганковцы уже в другом месте — их пригласил к себе кинорежиссер Илья Авербах. А поздней ночью гости откланялись и вновь рванули на вокзал, чтобы успеть на последнюю «Красную стрелу». И вновь почти полночи не спали, а общались.
11 июня с утра — репетиция. После нее — обед у Дыховичного. Ели раков. Высоцкий и Демидова вспоминали события восьмилетней давности, когда они на съемках фильма «Служили два товарища» в Измаиле ели красных раков в синем тазу. Вечером играли «Гамлета».
12 июня репетировали «Сад», вечером играли «Антимиры». После спектакля Андрей Вознесенский читал свои новые стихи. Разошлись актеры в прекрасном настроении. Но назавтра все было испорчено. Прогнали четыре акта «Сада», но очень плохо. Любимов (он делал свою версию спектакля, не приняв эфросовскую) буквально рвал и метал, обвиняя актеров во всех смертных грехах. Обещал раз и навсегда покончить со звездной болезнью некоторых из присутствующих. Высоцкий принял этот упрек на свой счет. Но сильно не обиделся — привык. Вечером, во время «Гамлета», то и дело иронизировал в разговоре с Демидовой: «Ну, как жизнь, звезда?»