Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне
Шрифт:
«Внешне Марина Влади с ее типично русскими чертами не выделялась из толпы. Я заметил, что, когда мы прогуливались в фойе театра, публика ее не узнавала. На ней был скромный коричневый шерстяной костюм и большие темные фиолетовые очки. Владимир тоже попытался спрятаться от публики за такими же круглыми темными очками, но „номер не удался“, и, пока мы совершали обычный круг, ему пришлось дать несколько автографов.
Высоцкому протягивали программки «Женитьбы», он пробовал объяснить, что в этом спектакле не участвует и не может подписывать чужую программку, тогда люди начинали рыться в карманах и вытаскивать всевозможные бумажки, вокруг образовывалась толпа,
А мы с Мариной продолжали разгуливать по фойе, и никто нас не останавливал. Но, конечно, если бы Марина была без очков, ее сразу узнали бы… Потом мы сидели в зале, ожидая начала «Женитьбы». Высоцкий был в черном свитере крупной вязки. Я решил пошутить: не тот ли это свитер, в котором он играет Гамлета, вызывая столько недоумений.
— Не-е-ет! — протянул он, улыбнувшись. — Тот толще, настоящая шерсть, мохнатый мохер! В нем нельзя ходить в театр, задохнешься от жары, в нем можно только играть!
— Даже летом?
— Даже летом!..»
Спустя четыре дня эти же герои увиделись вновь, но уже на другой премьере — в Театре на Таганке показывали спектакль «Вишневый сад» в постановке все того же Анатолия Эфроса. Только теперь в зале сидели Георгиев и Влади, а Высоцкий был на сцене — играл Лопахина. Вспоминает Л. Георгиев: «В антракте мы поднялись за кулисы повидаться с ним. Тот, кто был в старом здании театра, знает, какая там теснота. У актеров не было отдельных гримерных, лишь две общие „раздевалки“ — на нижнем этаже для женщин и на верхнем для мужчин. Мы подошли к дверям и остановились. Марина попросила меня взглянуть, не раздет ли кто-нибудь из артистов. Я посмотрел и позвал ее. Все были одеты, за исключением Высоцкого. Голый до пояса, он разгуливал между зеркалами, которые утраивали и учетверяли его. Марина подошла и обняла Владимира. У коллег тут же нашлись какие-то неотложные дела, и они один за одним покинули гримерную. Я тоже вышел в коридор…»
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ОТ СОФИИ ДО ПАРИЖА
В эти же дни режиссер Сергей Тарасов на Рижской киностудии продолжает работу над приключенческим фильмом «Стрелы Робин Гуда» (роль последнего в картине играл коллега Высоцкого по «Таганке» Борис Хмельницкий). После экспедиции в Лиепая, где снимались эпизоды в «Шервудском лесу», группа в начале июля вернулась в Ригу, чтобы в ее окрестностях продолжить съемки натурных эпизодов. В местечке Баложи была построена огромная декорация «арена», на которой киношникам в течение трех недель предстояло отснять эпизоды рыцарского турнира и состязание лучников. Съемки на «арене» начались 3 июля и проходили в трудных условиях. Стояла жара под тридцать градусов, и особенно тяжело приходилось актерам, игравшим рыцарей, и их лошадям, закованным хотя и в бутафорские, но все-таки латы. Массовке было полегче, хотя и она порой подводила, разбредаясь по окрестностям в самый неподходящий момент.
Как мы помним, автором музыки и песен для фильма выступал Высоцкий, который написал шесть прекрасных романтических баллад. Однако из этой затеи ничего не выйдет, о чем рассказ еще пойдет впереди, а пока Высоцкий ни о чем не догадывается и пребывает в прекрасном расположении духа. 13 июля вместе с Мариной Влади он прилетел в Париж. В тот же день туда прибыла на гастроли и труппа ленинградского Малого театра оперы и балета. Там работал приятель Высоцкого Кирилл Ласкари (сводный брат Андрея Миронова), который вспоминает:
«Войдя в номер отеля „Скраб“, я позвонил Володе и Марине, но никто не ответил. Так продолжалось до середины дня. Я начал волноваться. Но вот — решительный стук в дверь, на пороге — улыбающийся Володя.
— Телефон не работает. Одевайся. Мариночка внизу, в машине.
За рулем Марина, я рядом. Володя обнял меня и сунул в карман рубахи пятисотфранковую банкноту (тогда это была приличная сумма):
— Ни в чем себе не отказывай. На шмотки не трать. Ешь, пей, ходи в кино. Гуляй, рванина!
Они жили в районе Латинских кварталов на улице Руслей в небольшой белой квартире на втором этаже. На подоконнике консьержки всегда сидел серый кот с ошейником. Напротив дома — иранский ресторанчик, где Марина с Володей часто обедали. Через несколько дней после первого спектакля «Ромео и Джульетта», на который они пришли с сестрой Марины Таней, мы ужинали в нем.
Несколько столиков, покрытых красными скатертями, на стенах картины модернистов. Обслуживали хозяин-иранец с женой, бегали по лестнице, ведущей на второй этаж, их дети.
— Художники иногда рассчитываются за еду картинами, — сказал Володя, кивнув в сторону одного полотна. — Этот иранец — мафиози, правда, Мариночка?
— Тихо, Володя. Не говори глупостей.
— Мне тут на днях не спалось. Подошел к окну… Роскошный заказной «Мерседес» с выключенными фарами, в нем какие-то мужики курят… Смотрю — этот тип, оглядываясь, вышел из дверей и — шасть в машину; та — газу и умчалась на полной скорости. Я его на следующий день спросил, куда это он ночью ездил. Морда стала красная: нет, говорит, я спал. Конечно, мафиози. Черт с ним, готовит вкусно, — беря руками люля-кебаб, подытожил.
Потом провожали Таню до ее дома в центре Парижа, с чугунными красными воротами.
— Хочешь, я тебя женю на Тане? Хорошая баба. Будешь жить в замке. Латы тебе справим, меч выстругаем, — смеясь, говорил Володя…
В Париже в его комнате на столе лежал томик Солженицына. Листы исписанной бумаги, на стуле гитара. Марина принесла блюдо с несколькими сортами сыра.
— Кирилл, хочешь коньячка, армянского?
— Хочет, — за меня ответил Володя.
Напиток больше походил на чай с коньяком.
— Пожалуй, и я… — сказала Марина и, выпив, удивленно посмотрела на меня: — Это же почти чай! Почему ты не сказал? К нам ходит женщина, помогает — значит, выпила — она вообще пьянчужка. Заметала следы чаем. Я ее выгоню…»
В этих воспоминаниях обратим внимание на эпизод с томиком А. Солженицына, лежавшим на столике Высоцкого. Как уже говорилось выше, Высоцкий с уважением относился к этому диссиденту, причем градус этого уважения резко скакнул вверх после высылки писателя из страны. Судя по всему, Высоцкий и раньше читал его запрещенные в СССР произведения в рукописных вариантах (в «самиздате»), а теперь, когда у него появилась возможность выезда за границу, он стал легально приобретать их в парижских книжных магазинах (правда, на родину вряд ли привозил, довольствуясь чтением на квартире у своей супруги). К сожалению, у меня нет под рукой воспоминаний близких к Высоцкому людей, кто мог бы описать его оценки солженицынских произведений, однако я рискну предположить, что наибольшее впечатление на Высоцкого произвел «Архипелаг ГУЛАГ» — настольная книга всей советской либеральной интеллигенции. На этот счет у меня есть иные воспоминания — советского писателя Анатолия Злобина, датированные, кстати, тем же временем — июнем 75-го (не сомневаюсь, что они идентичны впечатлениям Высоцкого):