Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне
Шрифт:
10 декабря Театр на Таганке вернулся на родину, а Высоцкий еще на некоторое время остался в Париже. Поэтому он не был свидетелем скандала, который случился на шереметьевской таможне: ее сотрудники в течение нескольких часов «шмонали» артистов, отбирая у них антисоветскую литературу. Так «Таганке» аукнулись депеши, которые все гастроли слали в Москву как свои (новый директор театра Коган и «люди в штатском» из числа сопровождающих), так и чужие (организаторы гастролей из числа французских коммунистов): в них сообщалось, что Любимов ведет себя вызывающе (даже снял революционный спектакль из репертуара), раздает неблагонадежные интервью, а некоторые из артистов театра встречаются с отщепенцами (так, Высоцкий встречался с Андреем Синявским, а Вениамин Смехов был в гостях у писателя
Кстати, антисоветскую литературу из Парижа привезли не только актеры, но и рабочие сцены. Но они оказались хитрее: спрятали ее в трубе, на которой крепился занавес, а после шмона в Шереметьеве сложили в мешок и в таком виде спустились в метро. Но там на них обратил внимание постовой милиционер. Он их тормознул и отвел в дежурку. Там содержимое мешка обнаружилось, и рабочим грозило суровое наказание. Но тем удалось откупиться. Что касается актеров, то они тоже избежали какого-либо наказания, причем платить никому не пришлось — все образовалось само собой. Не был наказан и шеф «Таганки» Юрий Любимов. Как говорилось в знаменитой советской комедии: кто ж его посадит — он же памятник! Любимов прекрасно понимал, что на что-то серьезное дряхлеющая на глазах власть уже не способна. Да и защитники у режиссера по-прежнему оставались: как в ЦК КПСС, так и на Западе. Вот почему даже «аморалка» не смогла поколебать позиций Любимова.
Под «аморалкой» подразумевается любовная связь Любимова с гражданкой Венгрии Каталиной Кунц. Она случилась еще год назад в Будапеште и тянулась до сих пор, хотя Любимов по-прежнему был женат на актрисе Людмиле Целиковской. Поскольку Любимов был членом партии, этот адюльтер мог выйти ему боком, но не вышел. Видимо, опять вмешалась «лохматая рука», позволившая режиссеру-фрондеру делать то, чего многим другим партийцам делать не дозволялось.
Вообще та связь с венгеркой была вполне закономерна для мировоззрения Любимова. На тот момент иссякли не только его теплые чувства к Людмиле Целиковской, но и пропал деловой интерес к ее пробивным способностям, которые на протяжении долгих лет помогали Любимову в его карьере (как мы помним, своим устройством в «Таганку» он во многом был обязан и ей тоже). После того, как с середины 70-х Любимов стал превращаться в фигуру международного масштаба (его тогда сделали «выездным»), Целиковская ему уже стала не нужна, зато венгерская журналистка с определенными связями не только у себя в стране, но и за ее пределами (а Венгрия в социалистическом блоке считалась одной из самых капиталистических) подвернулась очень даже кстати.
Но вернемся к Высоцкому.
После отъезда «Таганки» выглядит он по-прежнему неважно: пьет горькую, а потом с похмелья дает концерты (целых три — 15–17 декабря) в парижском театре «Элизе-Монмартре», предназначенном для начинающих певцов. Устроители концертов рассчитывали, что придет не очень много зрителей, и были просто ошарашены, когда на первый концерт было продано 350 билетов, на второй и третий — по 500. Один из этих концертов выпал на 15 декабря, как раз на тот день, когда в Париже трагически погиб Александр Галич (купив магнитофон, он попытался самостоятельно подключить его к сети и был убит разрядом электрического тока). К слову, во время концерта Высоцкому пришла из зрительного зала записка, где ему сообщали о гибели Галича и просили сказать несколько слов о покойном, но он этого делать не стал — с Галичем у него были натянутые отношения.
Вспоминает М. Шемякин: «Я был на одном концерте Высоцкого в Париже… Этот концерт был как раз в тот день, когда погиб Саша Галич. Володя был после большого запоя, его с трудом привезли… Никогда не забуду — он пел, а я видел, как ему плохо! Я и сам еле держался, буквально приполз на этот концерт — и Володя видел меня. Он пел, и у него на пальцах надорвалась кожа (от пьянки ужасно опухали руки). Кровь брызгала на гитару, а он продолжал играть и петь. И Володя все-таки довел концерт до конца. Играл блестяще!..»
Об этом же воспоминания жены Шемякина Ревекки: «Это был страшный концерт, — Володе было плохо, плохо с сердцем… В зале, конечно, никто ничего не знал, но мы-то видели! Володя пел, пел как всегда замечательно — но мы-то знали, какое это было напряжение! Потом мы зашли к нему за кулисы — в артистическую, — я подошла к Володе… Помню, он так схватился за меня, — весь зеленый и в поту. Страшно…»
Отметим, что по поводу гибели Галича ходили разные слухи, в том числе фигурировала версия о «длинной руке КГБ». Однако уже в наши дни дочь певца А. Архангельская поведала несколько иную версию: о том, что «длинная рука» если и существовала, то отнюдь не КГБ. Дело в том, что на чужбине Галич чувствовал себя явно не в своей тарелке и, зная об этом, советские власти затеяли переговоры с ним на предмет его возвращения на родину. И именно вскоре после этого Галич погиб. Если эта версия верна, то резонно предположить, что певца убрали западные спецслужбы, чтобы не дать возможности Советам использовать вернувшегося назад артиста в своих контрпропагандистских операциях.
Но вернемся к герою нашего повествования.
В те же декабрьские дни 77-го Высоцкий и Шемякин стали главными фигурами скандала, который поставил на уши чуть ли не пол-Парижа. Вот как об этом вспоминает сам Михаил Шемякин:
«Мне позвонила Марина (Влади) и говорит: „Володя уже поехал“. Я приезжаю туда — у них была крохотная квартирка… Володя сидит в дурацкой французской кепке с большим помпоном — почему-то он любил эти кепки… А я-то его знаю как облупленного — вижу, что человек „уходит“, но взгляд еще лукавый… А Марина — злая — ходит, хлопает дверью: „Вот, полюбуйся!“ И она понимает, что Володю остановить невозможно. Пошла в ванную… Володя — раз! — и на кухню, я бежать за ним! Хотя знаю, что вина в доме не должно быть. Но Володя хватает какую-то пластиковую бутылку (у французов в пластике — самое дешевое красное вино), — берет эту бутылку и большой глоток оттуда — ах! И я смотрю, с ним что-то происходит — Володя весь сначала красный, потом — белый! Сначала красный, потом — белый… Что такое?! А Володя выбегает из кухни и на диван — раз! — как школьник… Но рожа красная, глаза выпученные.
Тут Марина выходит из ванной: «Что? Что с тобой?» — она как мама… Я спрашиваю: «Что с тобой?» — молчит. Я побежал на кухню, посмотрел на бутылку — оказывается, он уксуса долбанул! Он перепутал — есть такой винный уксус, из красного вина — и тоже в пластиковых бутылках. Через несколько минут и Марина увидела эту бутылку, все поняла… С ней уже истерика… «Забирай его! Забирай его чемодан, и чтобы я вас больше не видела!» А Володя по заказам всегда набирал много всякого барахла — и Марина вслед ему бросает эти два громадных чемодана!
Я беру эти тяжелые чемоданы — а Володи нет. Выхожу на улицу — ночь, пусто… Потом из-за угла появляется эта фирменная кепочка с помпоном! Забросили мы эти чемоданы в камеру хранения на вокзале, и Володя говорит: «Я гулять хочу!» А удерживать его бесполезно… Поехали к Татляну… Татлян нас увидел: «Давайте, ребята, потихоньку, а то мне полицию придется вызывать». Мы зашли в какой-то бар, Володя выпивает… Я ему-то даю, а сам держусь. Он говорит: «Мишка, ну сколько мы с тобой друзья — и ни разу не были в загуле. Ну, выпей маленькую стопочку! Выпей, выпей…» Взял я эту стопочку водки — и заглотнул. Но я тоже как акула — почувствовал запах крови — уже не остановишь.
Вот тогда и началась эта наша заварушка с «черным пистолетом»! Деньги у нас были, и была, как говорил Володя, «раздача денежных знаков населению». Но я должен сказать, что в «Распутине» цыгане гениально себя вели. В то время была жива Валя Дмитриевич — сестра Алеши (это он аккомпанировал Высоцкому на гитаре во время концертов в театре «Элизе». — Ф. Р.). Другие цыгане вышли… И Володя начал бросать деньги — по 500 франков! — он тогда собирал на машину… И Валя все это собрала — и к себе за пазуху! Пришел Алеша, запустил туда руку, вытащил всю эту смятую пачку — и отдал Володе: «Никогда нам не давай!» И запел. У цыган это высшее уважение — нормальный цыган считает, что ты должен давать, а он должен брать…