Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь…
Шрифт:
– Идемте, – коротко сказал он.
Мы вошли в просторную в комнату, где сидели двое молодых мужчин.
– Знаете, ребята, – обратился к ним Высоцкий, – у меня уже два дня вертится в голове приличная мелодия, должна получиться хорошая вещица. – Он взял в руки гитару, уселся в кресло и вполголоса запел, вставляя отдельные фразы вперемежку с чем-то вроде «ля-ля-ля».
В тревоге я посмотрел на часы: до начала концерта оставалось 40 минут, а нам ехать далеко. Владимир перехватил мой взгляд.
– Ничего, успеем. – И проворно начал
В этот момент вошли те двое, кого я безуспешно дожидался в вестибюле, и с ходу пригласили Высоцкого в машину.
– Э, нет, – тотчас вмешался я. – С меня довольно волнений. Мне поручено лично доставить вас, и я очень прошу вас ехать со мной. Машина – у подъезда.
Владимир улыбнулся и кивнул. За 5 минут до начала обеденного перерыва мы вошли в клуб.
Зал был переполнен. Несмотря на то что на контроле стояли лучшие наши спортсмены, многие прошли «зайцем».
– Представьте меня, пожалуйста, – тихо сказал Владимир, оставшись у входной двери.
Я вышел на сцену и сумел только взволнованно промолвить:
– У нас в гостях Владимир Высоцкий!
Буря оваций встретила эти слова и взлетевшего на сцену худощавого смеющегося паренька в черном свитере, с гитарой.
Это был необыкновенный концерт. Взволнованный горячим приемом, Высоцкий, фотографируемый со всех сторон, подробно рассказал о своем театре, о творческом пути. Посреди рассказа он вдруг расхохотался и попросил:
– Товарищи фотографы! Снимите, пожалуйста, вид из окна. Мы ведь больше никогда такого не увидим.
Действительно, с обеих сторон клуба, у огромных распахнутых окон стояли подъемные краны, на стрелах которых расположились рабочие, не попавшие в зал.
А потом Высоцкий пел. С воодушевлением, с подъемом. Было очень много новых песен.
Наконец он запел «Парус». Мы уже знали, что этой песней он всегда заканчивает свои выступления. И точно. Сколько ему ни аплодировали, ни скандировали, он только улыбался, кланялся, прижимая руки к сердцу.
Зрители расходились, спешили отработать лишний час, проведенный на концерте. А мы с Высоцким, двое его приятелей и несколько сотрудников комбината собрались в кабинете начальника, где был накрыт стол. За столом Владимир был весел, шутил. А когда мы пожаловались, что далеко не все желающие попали на концерт, и рассказали, с каким трудом удалось сдержать натиск рвавшихся без билетов в битком набитый зал клуба, Высоцкий сказал:
– Знаете что? Давайте организуем еще один, вечерний концерт. Мне здесь понравилось выступать. Я чувствую аудиторию.
Он вытащил блокнотик, просмотрел записи и нашел «окно».
– Дата подходит?
– Конечно.
– Договорились. Начало в 7 часов вечера. Ехать за мной не надо, хватит волнений (лукавый взгляд в мою сторону). Привезут друзья. Буду точно.
…Публика вечернего концерта (он состоялся на следующий день – 22 сентября. – Ф. Р.) несколько отличалась от рабочей аудитории дневного: было много начальства, много нарядных женщин, в зале царила приподнятая праздничная атмосфера.
На этот раз Владимир почти не говорил. Он пел много и хорошо, но мне показалось, без того молодого задора и брызжущего веселья, которым он так поразил нас в первый раз.
Из задних рядов кто-то выкрикнул:
– Спойте «А на кладбище…» (имелась в виду популярная тогда песенка Михаила Ножкина «А на кладбище все спокойненко…»).
Высоцкий улыбнулся и мягко промолвил:
– Я чужих песен, как правило, не пою. Но если вам так нравятся песни о покойниках, спою свою на эту тему.
И запел чудесную песенку «Покойнички». Концерт продолжался около двух часов без перерыва и закончился опять «Парусом».
После ужина в узком кругу он сам предложил нам еще спеть. Тогда я услышал впервые «Баньку по-белому»,«Баньку по-черному» и несколько других, не исполнявшихся на концертах песен. Засиделись мы до двух часов ночи. Долго беседовали. Подарили Высоцкому множество фотографий, запечатлевших его дневной концерт, а он, не оставшись в долгу, подарил нам свои фотографии с автографами…»
Вернувшись в Москву, Таганка уже 25 сентября открыла сезон в Москве спектаклем «Десять дней, которые потрясли мир». Однако открытие ознаменовалось форменным конфузом, который устроил один из актеров – Валерий Золотухин. Дело в том, что в тот день он чувствовал себя крайне неважно и даже хотел остаться дома. Но его супруга, актриса этого же театра Нина Шацкая, уговорила мужа покинуть дом – открытие сезона все-таки. Золотухин явился в театр и тут же попался на глаза шефу – Юрию Любимову. Увидев, в каком состоянии находится ведущий актер, тот приказал дать ему нашатыря. Это помогло, но лишь отчасти. Какое-то время Золотухин держался, исправно произносил текст роли, но затем его, что называется, развезло, и он устроил на сцене форменную «комедь» – начал нести такую отсебятину, что в зале от смеха началась падучая. За это ему в тот же день руководством театра был объявлен выговор. Хорошо, что не выгнали.
30 сентября Валерий Золотухин записал в дневнике свои впечатления о Владимире Высоцком: «Володю, такого затянутого в черный французский вельвет, облегающий блузон, сухопарого и поджатого, такого Высоцкого я никак не могу всерьез воспринять, отнестись серьезно, привыкнуть. В этом виноват я. Я не хочу полюбить человека, поменявшего программу жизни. Я хочу видеть его по первому впечатлению. А так в жизни не бывает…»
Между тем репетиции «Гамлета» продолжаются. Спектакль должен выйти в конце ноября, однако Любимов форсирует события, пытаясь добиться от актеров стопроцентного попадания в роль. От его постоянных упреков нервы у актеров на пределе. 16 октября Высоцкий жалуется Золотухину: