Владимир Высоцкий

Высоцкий Владимир Семенович

1968

II. Конец «Охоты на волков»,

или охота с вертолетов

Михаилу Шемякину

Словно бритва, рассвет полоснул по глазам. Отворились курки, как волшебный сезам, Появились стрелки, на помине легки, — И взлетели стрекозы с протухшей реки, И потеха пошла — в две руки, в две руки! Вы легли на живот и убрали клыки. Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки, Чуял волчие ямы подушками лап; Тот, кого даже пуля догнать не могла б, — Тоже в страхе взопрел и прилег — и ослаб. Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал, — Зря мы любим ее, однолюбы. Вот у смерти — красивый широкий оскал И здоровые, крепкие зубы. Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу — Псам еще не намылены холки! Но — на татуированном кровью снегу Наша роспись: мы больше не волки! Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав, К небесам удивленные морды задрав: Либо с неба возмездье на нас пролилось, Либо света конец — ив мозгах перекос, — Только били нас в рост из железных стрекоз. Кровью вымокли мы под свинцовым дождем — И смирились, решив: все равно не уйдем! Животами горячими плавили снег. Эту бойню затеял не Бог — человек: Улетающим — влет, убегающим — в бег… Свора псов, ты со стаей моей не вяжись, В равной сваре — за нами удача. Волки мы — хороша наша волчая жизнь, Вы собаки — и смерть вам собачья! Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу — Чтобы в корне пресечь кривотолки! Но — на татуированном кровью снегу Наша роспись: мы больше не волки! К лесу — там хоть немногих из вас сберегу! К лесу, волки, — труднее убить на бегу! Уносите

же ноги, спасайте щенков! Я мечусь на глазах полупьяных стрелков И скликаю заблудшие души волков. Те, кто жив, затаились на том берегу. Что могу я один? Ничего не могу! Отказали глаза, притупилось чутье… Где вы, волки, былое лесное зверье, Где же ты, желтоглазое племя мое?! …Я живу, но теперь окружают меня Звери, волчьих не знавшие кличей, — Это псы, отдаленная наша родня. Мы их раньше считали добычей. Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу — Обнажаю гнилые осколки. Но — на татуированном кровью снегу Тает роспись: мы больше не волки! 1978

Летела жизнь

Я сам с Ростова, я вообще подкидыш — Я мог бы быть с каких угодно мест, — И если ты, мой Бог, меня не выдашь, Тогда моя Свинья меня не съест. Живу — везде, сейчас, к примеру, — в Туле. Живу — и не считаю ни потерь, ни барышей. Из детства помню детский дом в ауле В республике чечено-ишушей. Они нам детских душ не загубили, Делили с нами пищу и судьбу. Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетала с выхлопом в трубу. Я сам не знал, в кого я воспитаюсь. Любил друзей, гостей и анашу. Теперь чуть что, чего — за нож хватаюсь, — Которого, по счастью, не ношу. Как сбитый куст я по ветру волокся. Питался при дороге, помня зло, но и добро. Я хорошо усвоил чувство локтя — Который мне совали под ребро. Бывал я там, где и другие были, — Все те, с кем резал пополам судьбу. Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетала с выхлопом в трубу. Нас закаляли в климате морозном, Нет никому ни в чем отказа там. Так что чечены, жившие при Грозном, Намылились с Кавказа в Казахстан. А там — Сибирь — лафа для брадобреев: Скопление народов и нестриженых бичей, — Где место есть для зэков, для евреев И недоистребленных басмачей. В Анадыре что надо мы намыли, Нам там ломы ломали на горбу. Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетала с выхлопом в трубу. Мы пили всё, включая политуру, — И лак, и клей, стараясь не взболтнуть. Мы спиртом обманули пулю-дуру — Так, что ли, умных нам не обмануть?! Пью водку под орехи для потехи. Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему — пилав, — В Норильске, например, в горячем цехе Мы пробовали пить стальной расплав. Мы дыры в деснах золотом забили. Состарюсь — выну — денег наскребу. Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетала с выхлопом в трубу. Какие песни пели мы в ауле! Как прыгали по скалам нагишом! Пока меня с пути не завернули, Писался я чечено-ингушом. Одним досталась рана ножевая, Другим — дела другие, ну а третьим — третья треть… Сибирь, Сибирь — держава бичевая, — Где есть где жить и есть где помереть. Я был кудряв, но кудри истребили — Семь пядей из-за лысины во лбу. Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетала с выхлопом в трубу. Воспоминанья только потревожь я — Всегда одно: «На помощь! Караул!..» Вот бьют чеченов немцы из Поволжья, А место битвы — город Барнаул. Когда дошло почти до самосуда, Я встал горой за горцев, чье-то горло теребя, — Те и другие были не отсюда, Но воевали — словно за себя. А те, кто нас на подвиги подбили, Давно лежат и корчатся в гробу, — Их всех свезли туда в автомобиле, А самый главный — вылетел в трубу. 1978

Райские яблоки

Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем, — Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом: Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, — Не скажу про живых, а покойников мы бережем. В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее на бок — И ударит душа на ворованных клячах в галоп, В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок… Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб. Прискакали — гляжу — пред очами не райское что-то: Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел. И среди ничего возвышались литые ворота, И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел. Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом. Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел. Седовласый старик слишком долго возился с засовом — И кряхтел, и ворчал, и не смог отворить — и ушел. И измученный люд не издал ни единого стона, Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел. Здесь малина, братва, — нас встречают малиновым звоном! Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел. Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?! Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб, — Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок… Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб. Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых: Это Петр Святой — он апостол, а я — остолоп. Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок… Но сады сторожат — и убит я без промаха в лоб. И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых, — Кони просят овсу, но и я закусил удила. Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала! 1978

Лекция о международном положении,

прочитанная человеком,

посаженным на 15 суток

за мелкое хулиганство,

своим сокамерникам

Я вам, ребяты, на мозги не капаю, Но вот он перегиб и парадокс: Ковой-то выбирают римским папою — Ковой-то запирают в тесный бокс. Там все места — блатные расхватали и Пришипились, надеясь на авось, — Тем временем во всей честной Италии На папу кандидата не нашлось. Жаль, на меня не вовремя накинули аркан, — Я б засосал стакан — ив Ватикан! Церковники хлебальники разинули, Замешкался маленько Ватикан, — Мы тут им папу римского подкинули — Из наших, из поляков, из славян. Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я. Когда б ты знала, жизнь мою губя, Что я бы мог бы выйти в папы римские, — А в мамы взять — естественно, тебя! Жаль, на меня не вовремя накинули аркан, — Я б засосал стакан — и в Ватикан! При власти, при деньгах ли, при короне ли — Судьба людей швыряет как котят. Но как мы место шаха проворонили?! Нам этого потомки не простят! Шах расписался в полном неумении — Вот тут его возьми и замени! Где взять? У нас любой второй в Туркмении — Аятолла и даже Хомейни. Всю жизнь мою в ворота бью рогами, как баран,— А мне бы взять Коран — и в Тегеран! В Америке ли, в Азии, в Европе ли — Тот нездоров, а этот вдруг умрет… Вот место Голды Меир мы прохлопали,— А там — на четверть бывший наш народ. Плывут у нас по Волге ли, по Каме ли Таланты — все при шпаге, при плаще, — Руслан Халилов, мой сосед по камере, — Там Мао делать нечего вообще! 1979

I. Москва — Одесса

В который раз лечу Москва — Одесса, — Опять не выпускают самолет. А вот прошла вся в синем стюардесса как принцесса — Надежная, как весь гражданский флот. Над Мурманском — ни туч, ни облаков, И хоть сейчас лети до Ашхабада, Открыты Киев, Харьков, Кишинев, И Львов открыт, — но мне туда не надо! Сказали мне: «Сегодня не надейся — Не стоит уповать на небеса!» И вот опять дают задержку рейса на Одессу Теперь — обледенела полоса. А в Ленинграде — с крыши потекло, — И что мне не лететь до Ленинграда?! В Тбилиси — там все ясно, там тепло. Там чай растет — но мне туда не надо! Я слышу: ростовчане вылетают, — А мне в Одессу надо позарез! Но надо мне туда, куда меня не принимают, — И потому откладывают рейс. Мне надо — где сугробы намело, Где завтра ожидают снегопада!.. А где-нибудь все ясно и светло — Там хорошо — но мне туда не надо! Отсюда не пускают, а туда не принимают, — Несправедливо — грустно мне, — но вот Нас на посадку скучно стюардесса приглашает, Доступная, как весь гражданский флот. Открыли самый дальний закуток, В который не заманят и награды, Открыт закрытый порт Владивосток, Париж открыт — но мне туда не надо! Взлетим мы, распогодится — теперь запреты снимут! Напрягся лайнер, слышен визг турбин… А я уже не верю ни во что — меня не примут, — Опять найдется множество причин. Мне надо — где метели и туман, Где завтра ожидают снегопада!.. Открыли Лондон, Дели, Магадан — Открыто все — но мне туда не надо! Я прав, хоть плачь, хоть смейся, — но опять задержка рейса — И нас обратно к прошлому ведет Вся стройная, как «Ту», та стюардесса мисс Одесса, — Похожая на весь гражданский флот. Опять дают задержку до восьми — И граждане покорно засыпают… Мне это надоело, черт возьми, — И я лечу туда, где принимают! 1968

II. Через десять лет

Еще бы — не бояться мне полетов, Когда начальник мой, Е. Б. Изотов, Жалея вроде, колет как игла: «Эх, — говорит, — бедняга! У них и то в Чикаго Три дня назад авария была!..» Хотя бы сплюнул: всё же люди — братья, И мы вдвоем и не под кумачом, — Но знает, черт, и так для предприятья Я — хоть куда, хоть как и хоть на чем! Мне не страшно: я навеселе, — Чтоб по трапу пройти не моргнув. Тренируюсь, уже на земле Туго-натуго пояс стянув. Но, слава богу, я не вылетаю — В аэропорте время коротаю Еще с одним таким же — побратим, — Мы пьем седьмую за день За то, что все мы сядем, И может быть — туда, куда летим. Пусть в ресторане не дают навынос, Там радио молчит — там благодать, — Вбежит швейцар и рявкнет: «Кто на Вильнюс!.. Спокойно продолжайте выпивать!» Мне летать — острый нож и петля: Ни поесть, ни распить, ни курнуть, И еще — безопасности для — Должен я сам себя пристегнуть! У автомата — в нем ума палата — Стою я, улыбаюсь глуповато: Такое мне ответил автомат!.. Невероятно — в Ейске — Почти по-европейски: Свобода слова, — если это мат. Мой умный друг к полудню стал ломаться — Уже наряд милиции зовут: Он гнул винты у «Ила-18» И требовал немедля парашют. Я приятеля стал вразумлять: «Пепла, Пашенька, Пепла, Пашут! Если нам по чуть-чуть добавлять. Тебе на кой тебе шут пареппют!..» Он пояснил — такие врать не стешут: Летел он раз, ремнями не затянут. Вдруг — взрыв! Но он был к этому готов: И тут нашел лазейку — Распрешил телогрейку И приземлился в клумбу от цветов… Мы от его рассказа обалдели! А здесь всё переносят — и не зря — Все рейсы за последние недели На завтра — тридцать третье декабря. Я напрасно верчусь на пупе, Я напрасно волнуюсь вообще: Если в воздухе будет ЧП — Приземлюсь на китайском плаще! Но, смутно беспокойство ощущая. Припоминаю: вышел без плаща я, — Ну что ж ты натворила, Кать, а Кать! Вот только две соседки — С едой всучили сетки, А сетки воздух будут пропускать… Мой вылет объявили, что ли? Я бы Не встал — теперь меня не подымай! Я слышу: «Пассажиры на ноябрь! Ваш вылет переносится на май!» Зря я дергаюсь: Ейск не Бейрут, — Пассажиры спокойней ягнят. Террористов на рейс не берут, Неполадки к весне устранят. Считайте меня полным идиотом. Но я б и там летал Аэрофлотом: У них — гуд бай — ив небо, хошь не хошь. А здесь — сиди и грейся: Всегда задержка рейса, — Хоть день, а все же лишний проживешь! Мы взяли пунш и кожу индюка — бр-р! Снуем теперь до ветру в темноту: Удобства — во дворе, хотя — декабрь, И Новый год — летит себе на «Ту». Друг мой честью клянется спьяна. Что он всех, если надо, сместит. «Как же так. — говорит, — вся страна Никогда никуда не летит!..» …А в это время гдей-то в Красноярске, На кафеле рассевшись по-татарски, О промедленье вовсе не скорбя, Проводит сутки третьи С шампанским в туалете Сам Новый год — и пьет сам за себя! Помешивая воблою в бокале. Чтоб вышел газ — от газа он блюет, — Сидит себе на аэровокзале И ждет, когда наступит новый год. Но в Хабаровске рейс отменен — Там надежно засел самолет, — Потому-то и новых времен В нашем городе не настает! 1979

Грусть моя, тоска моя

Вариации на цыганские темы

Шел я, брел я, наступал то с пятки, то с носка, — Чувствую — дышу и хорошею… Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска, Изловчась, мне прыгнула на шею. Я ее и знать не знал, меняя города, — А она мне шепчет: «Как ждала я!..» Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда? Сам связался с нею, не желая. Одному идти — куда ни шло, еще могу, — Сам себе судья, хозяин-барин. Впрягся сам я вместо коренного под дугу, — С виду прост, а изнутри — коварен. Я не клевещу, подобно вредному клещу Впился сам в себя, трясу за плечи. Сам себя бичую я и сам себя хлещу, — Так что — никаких противоречий. Одари, судьба, или за деньги отоварь! — Буду дань платить тебе до гроба. Грусть моя, тоска моя — чахоточная тварь, — До чего ж живучая хвороба! Поутру не пикнет — как бичами ни бичуй, Ночью — бац! — со мной на боковую. С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй, — Гадом буду, я не приревную! 1980

* * *

Люди говорили морю: «До свиданья», Чтоб приехать вновь они могли — В воду медь бросали, загадав желанья, — Я ж бросал тяжелые рубли. Может, это глупо, может быть — не нужно, — Мне не жаль их — я ведь не Гобсек. Ну а вдруг найдет их совершенно чуждый По мировоззренью человек! Он нырнет, отыщет, радоваться будет. Удивляться первых пять минут, — После злиться будет: «Вот ведь, — скажет, — люди! Видно, денег куры не клюют». Будет долго мыслить головою бычей: «Пятаки — понятно — это медь. Ишь — рубли кидают, — завели обычай! Вот бы, гаду, в рожу посмотреть!» Что ж, гляди, товарищ! На, гляди, любуйся! Только не дождешься, чтоб сказал — Что я здесь оставил, как хочу вернуться, И тем боле — что я загадал! <1962 или 1963>

* * *

Экспресс Москва-Варшава, тринадцатое место, — В приметы я не верю — приметы ни при чем: Ведь я всего до Минска, майор — всего до Бреста, — Толкуем мы с майором, и каждый — о своем. Я ему про свои неполадки. Но ему незнакома печаль: Материально — он в полном порядке, А морально… Плевать на мораль! Майор неразговорчив — кончал войну солдатом, — Но я ему от сердца — и потеплел майор. Но через час мы оба пошли ругаться матом, И получился очень конкретный разговор. Майор чуть-чуть не плакал, что снова уезжает, Что снова под Берлином еще на целый год: Ему без этих немцев своих забот хватает, — Хотя бы воевали, а то — наоборот… Майор сентиментален — не выдержали нервы: Жена ведь провожала, — я с нею говорил. Майор сказал мне после: «Сейчас не сорок первый, А я — поверишь, парень! — как снова пережил». 1966

* * *

Что сегодня мне суды и заседанья — Мчусь галопом, закусивши удила: У меня приехал друг из Магадана — Так какие же тут могут быть дела! Он привез мне про колымскую столицу небылицы, — Ох, чего-то порасскажет он под водку мне в охотку! — Может, даже прослезится долгожданная девица — Комом в горле ей рассказы про Чукотку. Не начну сегодня нового романа, Плюнь в лицо от злости — только вытрусь я: У меня не каждый день из Магадана Приезжают мои лучшие друзья. Спросит он меня, конечно, как ребятки, — всё в порядке! — И предложит рюмку водки без опаски — я в завязке. А потом споем на пару — ну конечно, дай гитару! — «Две гитары», или нет — две новых сказки. Не уйду — пускай решит, что прогадала, — Ну и что же, что она его ждала: У меня приехал друг из Магадана — Попрошу не намекать, — что за дела! Он приехал не на день — он все успеет, — он умеет! — У него на двадцать дней командировка — правда, ловко? Он посмотрит все хоккей — поболеет, похудеет, — У него к большому старту подготовка. Он стихов привез небось — два чемодана, — Хорошо, что есть кому его встречать! У меня приехал друг из Магадана, — Хорошо, что есть откуда приезжать!