Владимир
Шрифт:
В ту же пору, когда княжил Владимир, в мире, ограниченном Европой, Малой Азией и Востоком — до Джурджанского моря, Итиль-реки и гор Урала — существовало три силы: Византия, изведавшая в продолжение столетий величие власти, славы, расцвета, но уже начинавшая хиреть, распадаться, идти к своему неизбежному концу; Германия, которая лишь входила в силу, чтобы позднее в продолжение многих столетий захватом, наскоком, ценой большой крови порабощать народы; и Русь, с ее древнейшей историей, которая лишь теперь становилась вровень с империями и открывала новую страницу своего существования, Князь Владимир знал, в каком мире он живет. Когда-то его бабка княгиня Ольга два месяца сидела
И все-таки князь Владимир был неспокоен, встревожен и не спускал глаз с запада, где новый германский император Генрих упорно продвигался на восток, усыпляя одни народы уверениями в дружбе и мире — уже Польша и Чехия ездили на поклон в Кведлинбург, — примучивая силой другие славянские земли… Генрих не посягал лишь на Русь, понимая, что она, а вместе с ней Угорщина, Болгария, Византия ответят на удар ударом…
Знал Владимир цену и Византии. В Киев без конца тащились священники-греки, здесь их принимали. Приезжали охотно и здатели, каменотесы, маляры, оставшиеся в обедневшем Константинополе без работы. Князь Владимир находил дело всем: в Киеве и других городах вырастали каменные храмы, строения, менялась, росла, хорошела Русь. Греческие купцы плыли теперь не по Днепру, а ехали по торной дороге — через земли тиверцев и уличей. Голодному Константинополю было что купить в земле Русской.
Но Владимир замечает и другое: подавив восстание в Малой Азии, император Василий начинает наступление на Грузию, Армению, арабские земли, действуя где обещаниями, где дарами, где силой. Так он выходит к реке Тибр, державе Шахарменов, к городам Эдессе и Дамаску в Сирии; захватывает в Средиземном море острова Кипр и Крит, угрожая оттуда каирским халифам, так он расширяет владения Империи далеко на юг, где никогда еще не ступали легионы ромеев.
Император Василий действует не только в Малой Азии, он хочет утвердиться и над Русским морем, покорить Болгарию, стать на берегах Дуная…
2
Для Болгарии наступил решающий час. Император Василий, собрав лучшие легионы Империи, поставил их на границе Болгарии, а сам с отборным войском, окруженный бессмертными, двинулся к Солуни, чтобы возглавить наступление на Охриду, где сидел Самуил, и на столицу кесаря Романа Скопле.
Самуил Шишман понял, какая зловещая туча нависла над Западной Болгарией, и послал своего отважного воеводу Несторицу в Солунь, чтобы задержать на берегах Вардара войско Василия, а сам двинулся через горы на Прилеп и Белее преградить путь Василию на север.
На сей раз счастье изменило Самуилу — полководец Феофилакт Вотаниат, стоявший под Солунью, разбил полки Несторицы. Другой полководец, стратиг Филиппополя Никифор Ксифий, обойдя Самуила, проник по ущелью реки Вардар на север и приблизился к Скопле.
Впрочем, никакой отваги в этом походе не потребовалось, едва лишь войска ромеев подступили к Скопле, ворота города-крепости открылись, оттуда выехал кесарь Роман, недостойный внук славного кагана Симеона, чтобы еще раз, теперь уже окончательно, продать Болгарию.
Войска ромеев и Самуила встретились у горы Беласицы. Началась страшная сеча. Не на жизнь, а на смерть бились болгары, если бы в последнее мгновение Гавриил не отразил меча воина-ромея, Самуил остался бы на
Самуил отомстил. Когда легион ромеев во главе с императором Василием продвигался долиной реки Струмы, а с юга к ним поспешал Феофилакт, чтобы, объединившись, обрушиться на Прилеп, болгары окружили на рассвете в глубоком ущелье легионы Феофилакта, закидали их стрелами и камнями, убили множество воинов и самого солуньского полководца. Узнав о том, император Василий поворачивает свое войско и, спасаясь бегством через далекий Мелник, спускается с гор в Македонскую долину.
Но еще злее, еже ужаснее отомстил император Василий. Прибыв в колеснице к Афинополю, а затем выехав с полками бессмертных к Беласице, где легионы караулили пятнадцать тысяч пленных болгар, он повелевает сложить в долине печи, изготовить железные прутья-жигала, построить пленных по полкам и окружить их, голодных, связанных, несколькими легионами.
Стоял десятый день месяца августа 1014 года — чудесная пора, когда все в Болгарии созревает, в беспредельной глубине синеет безоблачное небо, на небосклоне, точно стража, высятся горы.
Окруженный бессмертными, император Василий стоял в тот день на пригорке, смотрел в долину на жарко растопленные печи, раскаленные докрасна жигала в руках его воинов-ромеев, на пленных болгар, что стояли полками, на темнеющую черную подкову легионов, окружавших всю долину…
Пленных, связанных по десяти, подводили к печам. Раскаленные жигала, как стрелы, прорезали воздух и впивались в глаза, которые смотрели в эти мгновения на долину, горы, небо…
Воины кричали… И как им было не кричать, если победители-ромеи отнимали у них самое дорогое, что есть у человека, — глаза! Но горы молчали, а если бы они и могли кричать, то разве это остановило бы повелевшего ослепить пятнадцать тысяч пленных болгар императора Василия, который получил за это прозвище Василия Болгаробойцы? На каждую сотню он велит оставить по воину с одним глазом, они поведут эти тысячи ослепленных к комиту Самуилу, а прибывшего в его стан кесаря Романа император назначает патрикием и управителем города Абидоса в Малой Азии.
Более месяца шли ослепленные и лишь пятнадцатого вресня [336] добрались до столицы — Прилепа. Самуил выехал им навстречу и смотрел, как вдали на снежных вершинах появились воины, как они спускаются в долину.
И вот слепые проходят мимо — сотня за сотней с поводырями впереди… Страшное зрелище! Слепые болгары шли по родной земле среди гор, которых не видели, мимо комита Самуила Шишмана, под знаменем которого они так упорно боролись и поплатились глазами.
336
Вресень — сентябрь.
Но если не видно родной земли, гор, они вдыхают ее ароматы, слышат голоса детей, которые когда-нибудь отомстят за них. Поводыри сказали слепым воинам, что на них смотрит комит Самуил Шишман, что их ждет родина.
И слепые воины, проходя мимо Самуила Шишмана, кричали:
— Да здравствует Шишман! Да здравствует Болгария!
Только Самуил не слыхал этих возгласов — внезапно у него нестерпимо заболело сердце, померкло в глазах, подкосились ноги, и он упал на землю.
— Воды! Глоток воды! — прохрипел он. Но вода ему уже не понадобилась. Раздались крики: