Владимир
Шрифт:
Князю Владимиру нелегко было жить в незнакомом, таинственном, полном опасностей мире. Но в двадцать лет, когда он сел на отцовский стол в Киеве, он уже хорошо знал Русь, любил ее людей и просто жаждал жить.
Он видел, что над Русью со всех сторон нависли черные тучи: на западе захватила много городов червенских Польша, за спиной которой стоял Оттон Германский, отрезали путь к Джурджанскому морю и становились все более наглыми черные булгары, ниже от них по Итиль-реке копошились недобитые хазары.
Беспокоил князя Владимира и юг, там находился извечный,
В Киев пробирались многие беглецы-болгары, они рассказывали, что в Западной Болгарии, в горах, утвердились и идут против императоров братья-комитопулы Шишманы, а у Дуная и Русского моря засели ромеи.
Были бы силы, князь Владимир поступил бы так, как его отец: двинулся на конях, пешим порядком, на лодиях к Дунаю, поднял бы непокорившихся болгар, поломал бы крылья императорам ромеев.
Но он не мог этого сделать. Ныне не вся Русь покорялась Киеву, Русская земля содрогалась. Когда воины скрещивали мечи и когда лилась кровь под Любечем, в Киеве и Родне, когда Владимир сел на отчий стол, радимичи, вятичи и некоторые другие земли отказались признать его киевским князем и платить дань.
Он понимал и знал, почему это произошло. За свою недолгую жизнь князь Владимир видел, как быстро меняется Русская земля и люди ее. Русь, какой он видел и изучил ее в юные годы в Киеве, позднее в Новгороде, Полоцке, повсюду, куда ни кинь глазом, — эта Русь была уже не та, что прежде.
Если бы кто-либо спросил его, что же изменилось и что меняется на Руси, князь Владимир, должно быть, не смог бы, не сумел объяснить, потому что сам не знал, а если знал — не соглашался, не соглашаясь — размышлял, как поступить.
— Он верил в исконную, древнюю и вечную Русь, раскинувшуюся от Русского до Ледового моря, от Карпатских гор до Итиль-реки и Урала. Он бесконечно любил эту Русь с ее законами и обычаями, с деревянными богами, с людьми, охранявшими все это и готовыми умереть за свою землю.
Но князь Владимир видел и чувствовал, что на этой земле, по всей Руси, возникает нечто новое, непонятное, порой странное, но вместе с тем неизбежное, неуловимое, нужное. У Древней Руси были свои закон и обычай, но ведь не по одному руслу течет Днепр, он каждой весной срезает кручи, размывает и насыпает новые берега; над землей ежедневно проплывают без конца облака, облако, плывущее сегодня, уже не то, что было вчера; вечно бьется о скалистые берега Русское море, но и оно меняется, и его берега…
Было время, когда Киев почитался градом всех городов и земель Руси, когда киевский князь, как старейшина большого рода, как могучий дуб, стоял на днепровских холмах, а племена Руси, как члены одной семьи, поддерживали его. Князь киевский знал, что должен охранять земли всей Руси, у него была дружина, воеводы, тысяцкие, сотенные — своя Гора, а чтобы их одевать, поить, кормить, брал дань от земель
Теперь киевская Гора была не та, что раньше. Не только дружина с воеводами, тысяцкими, сотенными поддерживала князя. Еще живы были воеводы, тысяцкие, которых водили на брань Игорь, Святослав, они назывались боярами, мужами лучшими и нарочитыми, а самые преклонные годами — градскими старцами.
Волостелины, воеводы, тысяцкие, старшая дружина, поддерживающая ныне князя, бояре, мужи, старцы, когда-то державшие в руках мечи, теперь владели гораздо большим: на груди и шее гривны и цепи, в домах скотницы с золотом и серебром, вокруг пожалованные им земли, леса, реки… О, князей теперь не поддерживала, возле них сидела, как пиявка, страшная, неумолимая, ненасытная сила — Гора.
Так было не только в Киеве. Поросль, которая когда-то росла и развивалась под защитой могучего дуба — Киева, уже сама становилась дубами: Новгород, Полоцк, Смоленск, Туров, Муром, Ростов, Тмутаракань — эти города, как богатыри, стоят по всей Руси.
И в каждом из этих городов, в землях, им принадлежавших, была своя Гора, свои волостелины, воеводы, бояре, мужи, старцы, сами вершившие дела своей земли. И хорошо, что там сидят волостелины, воеводы, бояре, у них должны быть свои дружины, они должны беречь и множить богатства земель, никогда не забывая о Киеве, о киевском князе.
Однако земли забывают о Киеве. Могучее когда-то дерево словно стареет, становится дуплистым, трухлявым, — никогда еще не бывало, чтобы дети одного князя-отца шли друг против друга. Что ж, он пойдет, как отец его Святослав, в эти земли бороться за старые законы и обычаи, за старых богов.
На украинах Руси — повсюду над Русью и Стугной, над Пселом и Сулой — в два-три ряда высятся валы, они извиваются в поле, как гигантские змеи, поэтому люди и называют их Змиевыми валами. Между ними зияют глубокие черные рвы, через каждые двадцать, пятьдесят, сто поприщ посреди степи стоят деревянные города с высокими стенами, башнями, заборолами — Русская земля отгородилась от юга. Ни печенег, ни половец, ни какой-либо другой ордынец не подкрадется теперь к Киеву.
Князь Владимир смотрит на запад — туда направит он свой первый удар. Уже в городе, на Подоле и Оболони, стоит многочисленная дружина, всю зиму из Чернигова, Переяслава и других ближних земель стекается в Киев земское войско.
5
Князь Владимир знал, что Рогнеда выедет из Полоцка, как только вскроется Двина, а потому еще в конце апреля двинулся вверх по Днепру в Вышгород — ему хотелось встретить ее после долгой разлуки не на Горе, а в ином, безлюдном, тихом уголке.
Княжий двор в Вышгороде был для этого очень удобен. Здесь, на высоких холмах, круто обрывавшихся над Днепром, с давних времен стояла построенная на каменном основании деревянная крепость, обнесенная стеной, рвом и валами. Прекрасен был Днепр, протекавший под самыми кручами; повсюду на горах и вдоль берегов чернели густые леса; вдали переливались голубые воды Десны; далеко на юге виднелся Киев.