Владычица Безумия
Шрифт:
— Милостивые боги, защитите ее! — прошептала вдова.
— Меня тоже, — не без сарказма заявила старшая дочь. — Потому что моей тени при мне тоже нет.
Это теперь тенью называется просто та часть света, которую закрывает какая-либо форма. Но в некоторых странах плоской земли тень считалась вместилищем души или по меньшей мере той ее части, что имеет какое-то физическое выражение. Тень не была просто тенью. Тот, кто терял свою тень, терял некую часть себя — иначе каким образом свет беспрепятственно проходил сквозь него? И то, что тень исчезала, считалось весьма дурным предзнаменованием.
Сестры,
Внезапно старшая подняла мокрое от слез лицо и отчеканила:
— Это делишки нашего братца! Он что-то сделал с нами на потеху своему господину. — Она отерла глаза и пригладила растрепавшиеся волосы. — Скорбь дает дорогу гневу. Я поднимусь к ним и спрошу, чего они хотели добиться, делая это.
— Нет, пожалуйста, дорогая, не ходи, ради нашей же безопасности…
— Нет, я пойду. Ранить плоть уже считается достойным осуждения делом. Но похищать души — это уже слишком! И если будет на то воля добрых богов, я добьюсь от этих двоих правды.
Бедная девушка заблуждалась: уже в то время богам не было никакого дела до человечьего племени. Но, не зная этого, она решительно направилась к выходу из залы. Там она застала посапывающего у порога слугу, обошла его и направилась прямо к парадной спальне. Встав перед дверью, она с силой стукнула по дереву костяшками пальцев и крикнула:
— Немедленно впустите меня!
Ответа не последовало.
— В таком случае я вхожу! — заявила девушка. И, толкнув незапертую дверь, шагнула в спальню.
И в первый момент не узнала ее. Большая комната была залита ярким светом — десятки, сотни белых длинных свечей горели в ней. И тем темнее казались сгустки мрака, что сновали туда-сюда в этом ярком сиянии. И эти призрачные формы не только двигались — они бормотали, бранились, стонали и вздыхали — девушка не знала, заклинания это или просто жалобы на незавидную участь. Волосы у нее на голове приподнялись и зашевелились, жуткий холодок пробежал по спине. Посреди комнаты, в танце теней и света, лежал герцог — неподвижный и бездыханный. Если это и был сон, то очень близкий к смерти. Девушка так перепугалась, что, не глядя, шагнула назад к двери, думая только о том, как бы сбежать из этой ужасной комнаты.
Хоровод теней внезапно нарушился, и к старшей сестре подплыли два призрака. Она вытаращила глаза, потеряв дар речи. Перед ней стояли две призрачные девушки: обнаженные, в ореоле золотистых светящихся волос. Старшая сестра знала обоих. Одна была ее сестра, а вторая — она сама. Сквозь обе тени беспрепятственно проходил свет, озаряя их изнутри мягким сиянием.
— Не бойся, — проговорила призрачная старшая сестра настоящей. — Олору высвободил меня из тебя и Олору дал мне власть сказать тебе об этом.
— Что… что ты такое? — пролепетала девушка.
— Твоя тень. Некая часть тебя, но не ты сама. С моей помощью и с помощью вот ее, — она указала на вторую тень подле себя, — это чудовище, Лак-Хезур, осуществляет свои желания. Ему кажется, что он обладает властью над духом и плотью человеческими, но это не так. Его чары слабы, как молодое вино. Когда мы вернемся к вам, вы даже не почувствуете, что мы отлучались.
— Но ты — моя бессмертная душа! — воскликнула девушка, напуганная еще больше. — Что за гадости он вытворяет тут с вами!
— Нет, мы не души. Души выглядят иначе. Мы — лишь подцвеченный воздух. Позволь, я вернусь на свое место, и ты проймешь, что ничего не изменилось.
— Конечно, возвращайся! — поспешно согласилась старшая сестра, гадая одновременно, не кошмар ли ей снится. Но призрак вошел в нее, едва скользнув по коже, как скользит лунный луч. С великим облегчением девушка увидела, что ее тень снова на своем месте — на полу и стене коридора.
— Теперь иди и приведи сюда ту, которой принадлежу я, — сказала вторая тень, и девушка не без содрогания заметила, что призрак говорит голосом точь-в-точь как у ее сестры.
— Но этот… — сказала она, — указывая на тело Лак-Хезура, простертое на полу.
— Он теперь занят другим.
— Но где же тогда мой брат Олору? — спросила старшая сестра. Вернув тень она успокоилась и вновь обрела ту уверенность, с какой собиралась ворваться в спальню гостя. Но призрак не ответил, только нахмурил брови и притопнул маленькой ножкой — так, как это делала младшая сестра, когда сердилась.
Девушка поняла, что лучшим решением сейчас будет бежать вниз и привести из залы младшую. Мысленно вознеся богам молитву за брата: ведь это он сделал так, что ее тень вернулась к ней в целости и сохранности, — она помчалась в залу, начисто забыв, что именно брат был причиной исчезновения этой самой тени.
4
Но зачем же понадобилось Олору устраивать всеобщий переполох? Что за корысть ему была оставить герцога-колдуна посреди ярко освещенной спальни в обществе белесых призраков? И в самом деле, если Олору сам являлся сведущим магом, зачем же ему понадобилось вовлекать в свою игру Лак-Хезура, который явно не мог справиться с такой задачей в одиночку?
Вниз, вниз, вниз. Мили и мили вниз, за пределы людских земель, за пределы людского понимания. Вниз, к Нижнему Миру, к стране демонов.
Границу этой страны обозначала Спящая река, лениво влекущая свои тяжелые черные воды из ниоткуда в никуда. Берега ее поросли леном, белым, как снег, прямым, как путь вниз. Здесь, на этих льняных берегах часто слышался лай и шум погони: это кроваво-красные гончие ваздру преследовали беспомощную дичь. Добычей им служили не львы и не олени; собаки гнали вдоль черной ленты реки души спящих людей, и те с криками бежали прочь. И хотя это были души всего лишь смертельно больных или безумцев, ваздру искренне наслаждались погоней. Впрочем, пойманную рыдающую дичь всегда отпускали — охотников гораздо больше интересовал сам гон, нежели добыча. Теперь же охоты устраивали редко — равно как и другие увеселения: танцы, игры, праздники любви. Драхим Ванашта притих, словно пораженный страшной болезнью. Даже молоты дриннов, этих кузнецов и ювелиров Нижнего Мира, с некоторых пор стучали реже и тише. Всякая тварь, ползучая или крылатая, певчая или безголосая, всякий родник с чистой звонкой водой, всякий цветок словно закутались в траурные вуали. Тише был щебет, бледнее краски; всяк старался залезть поглубже в свою норку. Азрарн страдал, и вся его земля страдала вместе с ним.