Владычица морей (сборник)
Шрифт:
Но если полковник был прав? Если его действительно гнало в дорогу не чувство праведной мести, если вела программа, выработавшаяся за десятилетие работы репликатора в чуждой информационной среде? И тогда выходило, что он действительно робот, повинующийся программе, и о свободе личности и выбора вообще не стоит говорить. Но и отказываться от мести, только для того чтобы доказать себе, что не лишен права выбора, глупо.
Чертов полковник! Скорее он походил на демона-искусителя.
Господи!
«Где же правильный ответ на мой вопрос? Что я должен сделать, чтобы почувствовать себя свободным?»
Он долго пересаживался с троллейбуса на троллейбус, не осознавая, что похож на загнанного зверя, что ищет
Он не обращал внимания на людей, и люди не обращали внимания на него. И все-таки надо было что-то Решать! Наконец он оказался в центре города. С проспекта Ленина спустился на улицу Малышева, добрался до Исторического сквера, расположенного на берегу Исети. Долго бродил среди старых, ставших бессмертными зданий, разглядывал остатки механической фабрики, ворота с фонарями, древние механизмы, плотину из вечных лиственниц. Сколько безвестных зодчих и механиков кануло в вечность, оставив после себя жалкие остатки своих трудов! На Аллее геологоразведчиков в узлах хитросплетений дорожек громоздились каменные глыбы. Они были похожи на надгробные памятники тем, кто когда-то их находил.
«Чертов полковник, — в который раз с отчаянием подумал Молибин и гневно стукнул по перилам ребром ладони. — Он все-таки был прав!»
Молибин встал на плотине, вглядываясь в холодные и прозрачные воды Исети. Надо что-то решать. На поставленный полковником вопрос мог быть лишь один ответ. Сердце его требовало мщения, боль никуда не ушла, даже стала острей. Сердце требовало мщения, но душа жила покоем, что несли вечно текущие воды реки.
Он вглядывался в серебряное движение струй, пытаясь найти ответы на мучающие его вопросы, и в правильном ответе крылся будущий выбор — между жизнью и смертью. Чаши весов, на которых они лежали, находились в равновесии, поэтому выбирать было мучительно тяжело.
Совсем неподалеку от него полковник Багдасарян поднял телефонную трубку.
— Ну, как объект? — спросил он.
— Полдня метался по городу, товарищ полковник, — доложил невидимый собеседник. — Думали, что потеряем его. А сейчас успокоился. Вот уже полтора часа на плотине в Историческом сквере стоит. На воду смотрит. Багдасарян негромко рассмеялся.
Все хорошо, — сказал он. — Пусть смотрит Это вроде кесарева сечения. И тут уж ничего не поделаешь — иногда люди рождаются и так. Но эту истину он должен понять сам. Не снимайте наблюдения, в этих родах нельзя допустить ошибки.
СКУЧНЫЙ ВЕЧЕР НА МАРСЕ
1. БУРЯ МГЛОЮ НЕБО КРОЕТ…
В иллюминаторы можно было не смотреть, погода за пластиковой броней жилого купола и так была слышна. Ветер то повизгивал, словно обиженная собака, то набирал басистую угрожающую силу, и легко было представить, как над ржавой поверхностью несется мутная бурая поземка, медленно воздвигая вокруг куполов Поселка мрачные песчаные холмы.
Хорошо, что мотонарты еще с вечера загнали в общий ангар. О надвигающемся буране никто не знал, но рачительный и хозяйственный Степаненко обошел машины, пнул лыжу одной из них и мрачно сказал:
— Це не дшо, хлопщ! Ховайте цп хреновины, щоб зустр!чь журиться не пришлось!
И вовремя он это сказал: не загнали бы машины в ангар, после бури пришлось бы откапывать из песка, да еще с двигателями и трансмиссией возиться до седьмого пота. И ведь не угадаешь, когда эта чертова буря начнется — атмосферное давление не падает, облачных признаков нет, а что касается семилапок, так им песчаная буря не хуже всего остального: они в любую погоду скачут, а в бурю, пожалуй, еще и резвее, чем обычно.
Международная станция «Альфа-REX» состояла из пяти куполов и основного блока научного центра, соединенных между собой герметичными коридорами с шарообразными отростками
На поверхность сейчас мог выбраться только распоследний идиот, поэтому кессонки заблокировали: на случай, если такой идиот все-таки найдется. От метеорологов можно всего ожидать, а уж от физиков — и подавно. Все были изолированы, потому каждый занимался своим делом: кто статистические данные анализировал, кто отчеты наблюдений готовил. А Астахову ничего делать не хотелось. Вот такой у него бзик был — поваляться на постели и почитать Льва Николаевича Толстого. Впрочем, почитать — слишком сильно сказано. За полгода Астахов Толстого в буквальном смысле измусолил бы, да вот только не книга это была, а дискета, и весь Толстой на этой дискете со всеми своими несообразностями умещался. Любимым занятием Астахова было просматривать текст и вылущивать из него перлы наподобие того, что «какие-то два господина прошли по улице с огнем папиросы во рту». Впрочем, у Льва Николаевича, как и у всякого уважающего себя классика, и похлеще ляпы встречались.
Астахов завалился на койку, натянул на виски рожки дистанционки и совсем уже было предался любимому занятию, когда его бесцеремонно отвлек Саня Цымбаларь. Вообще-то Цымбаларя звали Олексой, но на станции украинизированные имена быстро вернулись к своим русифицированным вариантам. И наоборот, Николая Федорова никто иначе как Мыколой не называл. А Семена Лежнева вообще все и в глаза, и за глаза звали паном Петлюрой.
Саня Цымбаларь выключил астаховскую пэкашку и поинтересовался, куда лентяй и бездельник засунул дискету с отчетом по последней «линзе». Астахов, несколько обиженный подобной бесцеремонностью, со всей прямотой заявил, что никакой дискеты не брал, более того, в глаза не видел, но если уж с кого дискету спрашивать, так это с пана Цымбаларя, поскольку именно он с ней не расставался всю последнюю неделю. Цымбаларь почесал затылок и отправился искать отчет по каютам. Настроение уже было не то, и Астахов с сожалением бросил дис-танционку на надувную подушку. Посидев немного на постели, он осознал, что желания работать не прибавилось. Но и валяться без дела было глупо.
Со скуки Астахов пошел по каютам. В каюте у Лежнева он обнаружил еще парочку тунеядцев — Семен Родио-нович играл в шахматы с Биллом Селлингсом. Судя по виду пана Петлюры, он находился в проигрышном положении, но все еще хорохорился и, как крейсер «Варяг», шел ко дну под гордо развевающимся флагом. Увидев Астахова, Семен Родионович нехорошо обрадовался и с радостным возгласом: «А вот наш Боренька пришел, сейчас он нам расскажет что-нибудь интересненькое!» — быстро смешал фигуры на доске.
— How are you? — вежливо поинтересовался Селлингс и покивал Лежневу. — You made the same boobo, Samuel! Ho, — он поднял палец, — я есть cor-гласен!