Владычица морей (сборник)
Шрифт:
Когда-то на берег этого дикого острова выбросило безвестного тогда иеромонаха Никиту Минова, сына нижегородского крестьянина, постригшегося в Соловецкий монастырь под именем Никона. В знак своего спасения Никон водрузил на острове святой животворящий крест. Мало того, основал Никон здесь Крестный монастырь, в котором сейчас жили монахи. Давно уже не было в живых Никона, что когда-то стал ближайшим другом царя Алексея Михайловича и патриархом всея Руси. Но каменная трапезная монастыря, сооруженная после Никона близ Надкладезной церкви, под которой монахи брали пресную воду, выглядела настоящей неприступной крепостью. К трапезной примыкал
На окружающих монастырь голых скалах непонятно как гнездились цветы камнеломок — желтые и коричневые. В расселинах рос ягель, а выше стояли молоденькие ели. Изредка меж камней встречалось гнездо гаги: на гагачьем пуху несколько зеленоватых яиц, величиной с гусиное. У берега на камнях да валунах белели морские желуди. А над всем этим высились сосны, прямые, как корабельные мачты.
Взрывы и высоко вздымающиеся фонтаны воды тревожили монахов. Видно было, как бродят они в черных своих скуфьях, давя выброшенных приливом мидий и морских ежей. Монахи складывали руки козырьком и вглядывались в море, но подводку надежно скрывала рыболовецкая шкуна, покачивающаяся на якоре.
— Ишь тараканы, — весело говорил Григорий Суровикин, свесив ноги с борта шкуны и поглядывая на монахов. — Ишь засуетились, бездельники! Боятся бомб-то, боятся!
На поросшей черным курчавым волосом груди его беззащитно светлел серебряный крестик на шелковом черном шнурке.
— Бездельники! — убежденно повторил Суровикин. — Царю-батюшке служить не хотят, вот и отговорки придумывают, де, не наше дело служить царю земному, мы царю небесному служим. Небось в ледниках у них от харча полки ломятся! Курей да свиней держат, рыбку ловят — вон, глядите, сетки сушатся! У-у, жлобы, Стеньки на них нет!
Он плюнул в воду, вобрал в грудь воздуху и хрипловатым, не лишенным приятности голосом пропел:
Пики наточены, сабелька востра, мы купчишку встренули около моста…
С шаткого горба подводки на шкуну взобрался Иван Мягков.
— Ну, как? — спросил он.
Григорий Суровикин подумал и снова плюнул в воду.
— Витка три фитилю добавить надо. Отплыть не успеваю. Шибает сильно!
Листва берез была прозрачна и лучиста. Водяника усыпала землю. Черные ягодки глянцево блестели в солнечных лучах. Веточки походили на хвойные. Словно кто-то наломал их с елей и разбросал по всему лесу.
Где-то неподалеку чисто и долго куковала невидимая кукушка.
— Хорошо как, — сказала, не оборачиваясь, Анастасия. — У вас места такие же славные?
— У нас… — Иван подумал. — Леса у нас обширные, грибов много, ягоды разной. Речка тихая течет…
— Грибов да ягод и у нас достаточно, — сказала Анастасия. — Иной раз высыпет грибов, хоть косой коси.
Была она не особо высока — Ивану до плеча не доставала. И ведь что странно — со стороны Мягкову она казалась рослой, а вот рядом очутилась, куда вся ее рослость делась? Шла об руку девчушка, платком наглухо повязанная, только нежное личико с большими серыми глазами и курносым носиком выглядывало. Сарафан на Анастасии голубой, сорочка льняная с вышивками — белая. Сердце Мягкова таяло от нежности и любви,
Они подошли к прозрачному стремительному ручью, чьи струи с журчанием и легкой пеною неслись меж лобастых коричневых валунов. В прозрачной воде мелькали серебристые бока и темно-синие спинки форелей.
Через ручей перекинулся мостик из круглых ошкуренных жердин. На серединке мостка Анастасия ахнула испуганно, качнулась, но кто бы ей упасть дал — морскою уверенной рукой Иван подхватил женщину сзади, губами почувствовал ткань ее белого платка. Анастасия на секунду прижалась мягкой спиной к мускулистой груди аманта, улыбнулась лукаво, прикрыв глаза, и, отстранившись, с легкостию перебежала мостки. Обернулась, показала Ивану язык и бросилась бежать по тропинке, петляющей меж невысоких елей с нежной голубоватой хвоей. Ивана и уговаривать не пришлось — бросился догонять, придерживая рукой треуголку.
Догнал, обнял, уткнулся носом в русые волосы, выбившиеся из-под платка. Анастасия молчала. Мягков забрал ее личико в ладони, приподнял немного и наклонился, касаясь мягких податливых губ.
— Ах, Иван, — сказала Анастасия, не сопротивляясь.
— Что, Настенька? — Иван пытался поймать ее взгляд, и никак ему это не удавалось.
— Не будет добра. — Анастасия освободилась, опустила голову. — Ничего у нас с тобой хорошего не будет. Уйдешь на войну, а я здесь останусь. Кто я тебе? Не жена, не невеста…
— Что ж ты, Настенька, безглазая совсем? — Иван снова привлек девушку к себе. — Люблю я тебя! Очень сильно люблю!
— Не смейся. — Анастасия освободилась. — Ты кто? Графский сынок. А я? Баба простая. Тебе даже жениться на мне нельзя, никто не позволит.
— Настя! — Иван обнял женщину, ощутил, как дрожит под его пальцами ее сильное тело. — Ну, что ты, глупая?!
— Ничего у нас не получится, Ванечка, — вздохнула Анастасия. — Люди на воде тонут, а вас под воду при жизни несет…
Иван отстранился, строго глянул на женщину. Вот тебе и государственный секрет! Даже женщины знают. Откуда?
— С чего ты это взяла? — притворно небрежничая, спросил он.
— Ох, Ваня, да ваши секреты в Архангельске да Хол-могорах токмо собаки с аглицкими мастеровыми и не знают, — вздохнула Анастасия.
Иван приподнял ее, посадил на округлый, прогретый солнцем валун и принялся целовать. Делал он это нежно и обстоятельно, как только может влюбленный впервые мальчишка. А кто он, если по совести? Мальчишкой был девятнадцатилетний Иван Мягков, влюбленным по уши мальчишкой.
Анастасия, прикрыв серые свои глаза, гладила мягкие волосы Ивана, и только Богу сейчас было известно, о чем могла думать поморская вдова, о любви молоденького. мичмана, которому, вполне вероятно, суждено сложить живот свой во славу государя и Отчизны в первом же бою.
Государь Петр Алексеевич стоял на берегу, нервно постукивая прутиком по кожаному голенищу ботфорта.
Корнелий Крейс сунулся к нему одутловатым лицом, торопливо зашептал что-то на ухо по-немецки. Курила Артамонов присел в сторонке на лобастый камень в шапке оленьего моха. Сбоку камня темнели какие-то сморщенные грибки. С Беломорья веяло свежим ветром.
Петр внимательно слушал наперсника и друга, нетерпеливо кивая. Потом обернулся, глазами ища Курилу.