Владычица морей
Шрифт:
"Разлюбезная моя ласточка Варвара Леопольдовна!" Далее письмо не двигалось. Яков Раилов даже поставил перед собою миниатюру руки художника Чирик-Петровского, дабы вдохновение от созерцания милого лица получить. Лицо Вареньки созерцалось достаточно, а вдохновение не приступало. Да и слова из-под пера выходили такие, что совсем не соответствовали душевному настрою Раилова.
"Милая Варенька!" - начал Яков и, написав сие, принялся со вниманием разглядывать кончик пера. Хороший был еще кончик, новый совсем. А вот не писалось им почему-то.
И Варенька, коию Яков лицезрел в свой последний приезд в отцовское имение, изменилась. Теперь это была прелестная девушка, в достаточной степени усвоившая
Отец Вареньки, граф Аксаков-Мимельбах, взаимоотношениям Раилова с дочерью не препятствовал, вид бравого морского офицера, бывшего к тому же любимчиком государя, графу определенно симпатизировал. Поэтому, когда начались вечерние прогулки и воздыхания в беседке над речкою Осетр, граф ко всему отнесся с философским спокойствием и только пускал вослед влюбленной парочке двух-трех дворовых людей - на всякий случай. Уже перед отъездом Яков Раилов в который раз со всею нежностию душевных струн объяснился предмету своей страсти в великой любви, и в который раз изъяснения его были приняты с благосклонностью. Более того, Варенька определенно обещала Раилова ждать в следующий год, чтобы он поговорил с ее родителями и попросил у них ручку их дочери.
"Варенька, душа моя!
– начертал на новом листе Яков Раилов.
– Судьба определила нам с Иваном еще один дальний поход - опасный и полный трудностей. Если нам суждено сложить живот во славу государя и родимого Отечества, я хотел, чтобы ты знала, милая Варенька, последним словом, что произнесут мои холодеющие уста, будет, несомненным образом, ваше славное и привлекательное для меня имя".
Он поставил жирный восклицательный знак и снова задумался. "С нежностию вспоминаю я наши вечерние прогулки под луной, тот пруд, в которым меццо и сопрано выводили свои божественные трели его обитатели, и поцелуй, которым вы одарили меня в прощальный вечер, еще горит на моих устах..."
В сенях что-то загремело, дверь с шумом отворилась, и вошел в горницу разгоряченный Иван Мягков. Вошел, сел на скамью, посмотрел хмуро на брата.
– Ну что с ним делать?
– сказал эдакое и вздохнул. Яков ревниво прикрыл написанное.
– Ты о чем, Ваня?
– спросил он.
– Да о Григории нашем!
– досадливо двинул скулою Мягков, и усы его пшеничные презрительно скривились.
– С купцами на пристани подрался!
Яков медлительно свернул письмецо трубочкой.
– Что ж подрался-то?
– с прежним недоумением спросил он.
– А то ты не знаешь! С чего он всегда на рожон лезет?
Девку не поделили гулящую. Купцы хотели честь по чести-в откуп пойти, но ты же Суровикина знаешь! Он сразу - в рыло!
– Крепкие рыла-то у купцов оказались?
– со спокойствием поинтересовался Яков.
– Это ты у Суржакова спроси, он нашего Гришку на гауптвахту спровадил.
– Опять, значит, идти и просить за него, - вздохнул Яков.
– Туго, брат, что не сдержался.
– Это ты у нас хладомыслием отличаешься, - отозвался Мягков.
– У Суровикина, сам знаешь, кровь особая, вольная, вот он у нас из казематов и не вылазит. Кто к коменданту пойдет на сей раз - ты или я?
– Схожу уж, - сказал Раилов.
– Тебя пускать - беды ждать, опять сдерзишь, как не раз уже было.
– Как наш государь говаривает, несчастия бояться - счастия не видать!
– с насмешкою заметил Иван.
Раилов снова развернул письмо и вложил его в лежащий на столе фолиант с наставлениями по морскому делу.
–
– Раз уж о государе сказано было, слышал ли ты, что при нем арапчонок объявился? Черен как сажа. Государь его при себе держит. Говорят, русский посланник в Константинополе граф Толстой Петр Андреевич его выкупил из сераля и прислал вместе с иными в подарок Петру Алексеевичу. Абрашкой арапчонка зовут. Смышлен, шельма!
– Значит, к делу приставлен будет. Петр Алексеевич способных людей за версту чует, а неспособных - за две. Помнишь, как он Суркову в чело заглянул, лобик открыл да и высказал; "Ну, этот плох! Однако записать его во флот. До мичманов авось дослужится". И ведь как в воду государь глядел - седьмой годок пошел, а служака Сурков до мичманских званий так и не добрался.
– Разговорчивый ты что-то больно, - заметил брату Яков Раилов.
– Что в экипаже-то говорят? Когда в море?
– Скоро, - с уверенностью сказал Иван.
– Зря, што ль, маневры у Котлин-острова государь принимал? Шведы опять недоброе задумали.
2. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ДЕЛА
Пехота пришла под Выборг двенадцатого числа. За милю до Выборга неприятель в двух шанцах при двух пушках остановил русский авангард, но русские шанцы взяли, пушками овладели и неприятеля погнали прочь.
На флоте обсуждали героическое деяние флотских офицеров Скворцова и Сенявина. Вице-адмирал Крейс, согласно указанию государя, направил шесть бригантин к Беркен-Ейланту, чтобы перехватить семь шкут, вышедших от Выборга. Преображенского полку сержант Михаил Щепотнев, бомбардир Автоном Дубасов и флотские офицеры Скворцов и Сенявин на пяти лодках, возглавив сорок восемь солдат, пошли для выполнения приказу, но вместо указанных купеческих судов напали в туман на шведский адмиральский военный бот "Эсперн" и оным с отчаянной храбростью овладели, побив бывших там пять шведских офицеров и семьдесят три моряка. Оставшихся в живых они заперли под палубу. С русской стороны в живых остались Сенявин и четверо солдат.
Петр тела всех погибших препроводил в Петербург и приказал Зотову подгрести их с воинским торжеством.
Славная виктория! Мягков и Раилов досадовали, им-то пока приходилось отсиживаться на берегу. Может, досада эта Богом увиделась, а быть может, и государь захотел увидеть мореходную новинку свою в действии, только "Посланник" вышел в море и играл роль подсадной утки.
Подводка на малом плаву держалась близ борту "Посланника" и в воду погрузилась, едва шведская бригантина пошла на захват кажущегося беззащитным судна, нагло плывущего под российским торговым флагом. Пока палили из пушек да абордажная команда шведов готовилась к высадке, Григорий Суровикин с ловкостию и наработанной сноровкою установил под шведским судном подводную мину, и грянувший через некоторое время взрыв положил отсчет удачным боевым операциям подводки "Садко", а шведский государь Карл недосчитался в своем флоте одного боевого корабля и множества управлявших им матросов и офицеров, коих "Посланник" по причине незначительности размеров своих на борт взять не мог.
До средины сентября экипаж подводки пополнил число викторий потоплением трех купецких судов неприятеля, доставлявших припасы шведскому гарнизону в Выборге. С одним торговым судном, однако, едва конфузия не вышла. Григорий Суровикин боевой заряд под днищем установил, а заряд тот отчего-то не взорвался. Прождав бесплодно, Суровикин захватил новую мину и отправился в новый путь ко вражьему кораблю. Едва он начал прилаживать крюк для новой мины, как грянул взрыв прежней. Григория изрядно контузило, и с трудом он вернулся на подводку, оглохший почти и пораненный щепою вражеского корабля. Слава Боту, что ранение было не шибко тяжким, а от контузии Суровикин оправился на удивление быстро, хоть и жаловался порою .