Владыка мира
Шрифт:
Говоря это, старик взял трут и быстрыми, точными движениями зажег свечу в глиняном подсвечнике. В тусклом свете Акбар увидел его лицо, сморщенное, как грецкий орех.
– Как ты узнал, что я приехал за помощью? – спросил Акбар, осматриваясь. В доме было почти пусто, за исключением темно-красного молитвенного коврика, деревянного комода из грубо отесанных досок и кровати.
– Все, кто приезжают ко мне, надеются на помощь небес, даже если самих себя убеждают, что пришли из любопытства. Кажется, ты удивился, повелитель… Ты, наверное, думаешь, что я слишком много о себе возомнил? Я не просил у Всевышнего этот дар,
Акбар сел на корточки на край тканого коврика. Несколько минут суфий сидел молча, но глаза его, поразительно ясные, как у совы, пристально смотрели на Акбара, будто он пытался проникнуть в самые сокровенные мысли гостя. Затем, слегка покачиваясь, сложил у груди свои длинные тонкие руки и начал говорить нараспев, повторяя одно: «Да снизойдет на меня твоя мудрость, яви мне путь».
«Когда же этот старец спросит, с каким делом я приехал?» – спрашивал себя Акбар. Но пока он ждал, на него вдруг снизошло умиротворение и спокойствие. Глаза закрылись, тело и разум его расслабились, невзгоды, желания и стремления улетучились, словно он стал как невинное и безмятежное дитя.
– Мы готовы начать. – Суфий протянул руку и мягко коснулся плеча Акбара. Падишах открыл глаза, сперва спросив себя, как долго он пребывал в этой сладостной полудреме. – Что ты хочешь знать, повелитель?
– Родит ли моя жена мне сына.
– И всё? Это простой вопрос.
– Не настолько простой, как кажется. Ты знаешь, что госпожа исповедует индуизм?
– Конечно, повелитель. Весь Индостан знает это.
– А сам я мусульманин. Не полагаешь ли ты, что ее бездетностью Всевышний наказывает меня за женитьбу на неверной?
– Нет. Как суфий, я полагаю, что к Всевышнему ведут многие пути, и каждый волен выбирать свой.
– Независимо от веры?
– Да. Всевышний принадлежит всем нам.
А ведь это так, думал Акбар, вглядываясь в желтые глаза шейха. Глупо было даже на миг допускать мысль, что в словах уламов была какая-то правда. Возможно, так же глупо было бояться, что у ненависти Хирабай к нему были другие причины, над которыми она не властна… И вскочив, он выпалил то, что сказать незнакомцу ему никогда бы не позволили гордость и высокое положение:
– Она не любит меня. Каждый раз, когда ложусь с нею, я вижу от нее лишь презрение… Я старался быть с ней ласков…
Суфий остановил его жестом руки.
– Придвинься поближе.
Акбар подался вперед. Салим Чишти взял ладонями его лицо и медленно приближался к нему, пока они не соприкоснулись лбами. Снова чувство удивительной благости и покоя охватило Акбара, будто его разум купался в лучах яркого света.
– Ничего не бойся, повелитель. Твоя жена скоро родит тебе прекрасного сына. И у тебя будет еще два сына. Еще много поколений династии Моголов будут процветать в Индостане, которому дают силы твои завоевания и твое видение сильной и единой империи.
– Благодарю, шейх Салим Чишти. Благодарю тебя.
Акбар склонил голову. В нем возродилась уверенность, а все сомнения остались позади. Все будет так, как он задумал, можно быть уверенным. Он построит могущественную империю, и сыновья помогут ему, а после его смерти продолжат его дело… Династия будет процветать.
– Если твое пророчество сбудется, то я заложу в твою честь большой город здесь, в Сикри. Его сады, фонтаны и дворцы станут чудом из чудес, и я перевезу сюда из Агры свой дворец.
– Когда твоя жена будет ждать дитя, отправь ее сюда. Недалеко от селения есть небольшой рибат [13] , где о ней смогут позаботиться; может статься, вдали от двора ее душа успокоится и она легче примет свое будущее материнство.
– Ей разрешат отправлять ее обряды?
– Безусловно. Как я уже сказал тебе, есть много путей, ведущих к Всевышнему и желанному познанию себя и Вселенной. Каждый волен выбрать свой.
– Тогда я и в самом деле пошлю ее сюда. – Акбар поднялся. – Благодарю тебя. Ты вселил в меня покой и надежду.
13
Рибат – первонач. сторожевой дом, укрепление; рибаты служили центрами суфийской мистической культуры.
– Мне радостно это слышать. Но есть кое-что еще, что я должен сказать тебе, и на сей раз не столь приятное.
– И что же? – Падишах мягко тронул старика за плечо, все еще жилистое и сильное, покрытое грубой шерстяной одеждой.
– Хоть у тебя и будет три сильных сына, помни, что властолюбие и стремление править может отравить даже самые близкие семейные узы. Трезво смотри на любовь своих сыновей к тебе – и друг к другу.
– Что ты хочешь сказать? Ты говоришь о семейных усобицах, подобных тем, от которых пострадал мой отец?
– Я не знаю, повелитель. Хоть я и предвижу, что у тебя будут сыновья и твоя империя будет процветать, но кроме этого я вижу также и тени. Неясные, но они могут о чем-то предупреждать. Будь бдителен, повелитель. Помни мои слова. Неусыпно следи за своими сыновьями, пока те не возмужают, и тогда ты сможешь рассеять эти тени, прежде чем они станут осязаемыми и причинят вред…
Тем же днем, на обратном пути к Агре, Акбар думал над предостережением суфия. Еще со времен его предка Тимура часто случалось, что моголы почти уничтожали себя, идя войной друг на друга, а не на чужаков. Следует наблюдать за знаками и всегда быть настороже. Но все это будет еще не скоро… От радости при мысли о трех сыновьях Акбар пустил свою лошадь в быстрый галоп.
Шесть недель спустя сияющее лицо хаваджасары сказало все без слов – падишах сразу понял.
– Повелитель, это наконец случилось.
– Когда родится дитя?
– Хаким говорит, в августе.
– Я должен сходить в гарем.
Акбар был готов плакать от радости, когда почти бежал на женскую половину дворца. Войдя в покои Хирабай, он почувствовал в воздухе знакомый сладкий пряный аромат палочек, которые всегда горели здесь в медном горшке перед статуей суровой многорукой богини. Хирабай сидела на низком лакированном раджпутском стульчике, а служанка расчесывала ее густые окрашенные хной волосы. Акбару показалось, что лицо его жены, осунувшееся и худое, уже смягчилось и она начала понемногу расцветать. И все же если он надеялся, что она потеплеет и к нему, то его ждало разочарование. Ее взгляд, когда она смотрела на него, оставался таким же безучастным и непреклонным, как и прежде.