Владыка Океана
Шрифт:
Я захлопнул дверь за собой и подпер ее спиной. Кажется, меня слегка знобило, а от звука шагов я, к стыду своему, вздрогнул и оглянулся довольно нервно.
Митч объявился, будь он неладен — и едва ли не бежал по двору ко мне. Мне снова не понравилась его физиономия — этакая раздраженная и испуганная вместе.
— Ваша светлость! — завопил он, будто не чаял меня живым увидать. — Ну где ж вы ходите, прошу прощения…
Я посмотрел на него холодно.
— Что же, — говорю, — милейший, где-то пожар?
Он сразу как-то смешался, стушевался и пробормотал:
— Так ведь вам же, ваша светлость, принесли костюмы, церемониальный костюм вот… ваш портной прилетел, вас ожидают…
— Ну вот что, — говорю. — Прежде чем беседовать с портным о тряпках, я хочу поговорить со священником. И немедленно, Митч. Не сердите меня.
Митч взглянул на меня довольно колко, но сказал только:
— Извольте подняться к себе, ваша светлость. Я его приглашу.
Я прихватил тритона и пошел. Митч остановил глаза на тритоне и спросил:
— А гадость вам к чему, ваша светлость? Если вы идете к отцу Клейну…
— Я, — говорю, — видите ли, завожу себе тех зверушек, которые мне нравятся. Захочу — ручного кальмара заведу или гигантскую сколопендру. Вы хотите мне запретить их держать?
Митч явно проглотил раздражение. Смолчал. А мне было ужасно неуютно и хотелось все время дотрагиваться до перстня, как до больного зуба. Нет, господа, он меня больше не беспокоил — физически, я имею в виду. Но меня страшно угнетало, что на мне есть что-то такое, от чего я не могу избавиться — даже если это драгоценная побрякушка. Я вроде бы не понимал до конца, почему это так меня бесит — но бесило безмерно.
Я надеялся, что разговор со попом мне что-нибудь прояснит. Не то, чтоб я уж особенно истово веровал или так уж отчаянно боялся черта — но мне было неспокойно. О, да я просто жаждал, чтоб меня кто-нибудь успокоил. Хотелось, знаете ли, чтобы все объяснилось просто и привычно.
Лучше всего, знаете ли, — материалистически.
В роскошный кабинет, где я устроился, отец Клейн пришел быстренько и улыбался чрезвычайно любезно. Уселся, молвил:
— Вас что-то тревожит, ваша светлость? Может быть, вы желаете исповедаться?
— Я, — говорю, — желаю узнать, почему не снимается перстень! И у меня почему-то такое чувство, что по этому вопросу нужно обращаться к вам. Почему, а?
— Ах, ваша светлость, — отвечает. — Вас, безусловно, нужно было предупредить, но я как-то не подумал, что вы можете не знать этого. Простите, я упустил из виду, что вы выросли не на Шие — а то вам было бы легко догадаться…
— Батюшка, — говорю, — не тяните.
— Дело в том, — говорит, — что это кольцо — ваш родовой талисман. Его в незапамятные времена благословил святой Эрлих, а оттого оно никак не может вас покинуть до смерти, которая будет положена от Бога. Кольцо не должно бы вам мешать — что случилось?
— Мне стало больно от него, — говорю. — В подземелье. Поэтому я спрашиваю.
И тут смутился мой батюшка невероятно, у него даже лицо залилось краской. Еле выдавил из себя:
— Видите ли, ваша светлость, я, конечно, как духовная особа, должен бы… воспрепятствовать… но людей так сложно к чему-то принудить в вопросах веры…
— Не понимаю, — говорю.
— Ваш троюродный дед, — говорит, — как бы сказать… был, в некотором роде, язычником… и воспитывал вашего дядюшку соответственно… Нет, я ничего не хочу сказать, наши благороднейшие господа жертвовали на церковь и вели себя достойнейшим образом… но в это древнее святилище порой спускались… помедитировать…
— А перстень? — говорю.
— Вы там были впервые, — отвечает. — Для перстня святого Эрлиха это все-таки нечестивое место. Он попытался вас предостеречь. Вам лучше бы не ходить туда, ваша светлость…
Но я, откровенно говоря, и сам не рвался спускаться в этот провал еще раз, господа. Я начал успокаиваться.
— Надеюсь, они не резали там людей, батюшка? — говорю. Уже не совсем серьезно.
Его краснота моментально слиняла до бледности.
— Боже вас упаси так шутить, ваша светлость, — говорит. — Так, по древним языческим обычаям, ходили поговорить с Океаном, умолить его о милости… особенно в бурные ночи, когда тут мрачновато… Просили духов Океана не гневаться… пустяки какие для образованного человека… архаическая романтика…
— Нынче это местечко содержится в образцовом порядке, — говорю.
Отец Клейн расслабился, даже улыбнулся.
— Митч чудит, ваша светлость. Бывало, вместе с вашим дядюшкой туда… похаживал. Теперь и жжет там газ… в память. Вот вас увидал у входа — и перепугался, что вы узнаете о его пристрастиях и прогоните с места…
Я успокоился. Совсем.
Откровенно говоря, господа, все эти тайны и летучие голландцы выглядели в своем роде даже интересно. Надо же, думал я, настоящий языческий культ. Жрецы Океана, понимаете ли. Архаическая романтика, как говорит батюшка, своеобразная прелесть есть и в этом. И у меня настоящая священная реликвия — перстень святого Эрлиха… о, мои дорогие, как это тешило мое самолюбие и грело душу!
Я, к сожалению, законченный грешник.
А этот личный портной меня безмерно утомил. Я подумать не мог, что у важных особ столько возни с тряпками. Этот зализанный господинчик с девичьими глазами меня крутил и вертел, как мог, и утыкал всего булавками, будто ежа колючками. Мне было жарко и ужасно хотелось на него рявкнуть, но рядом крутился Митч и утешительно бормотал нечто вроде: "Вам, ваша светлость, понадобится выездной костюм, да и не будете же вы жениться в вашем рабочем комбинезоне… имейте терпение, ваша светлость…" Пришлось набраться терпения.
По завершении этих бесконечных примерок меня одели в синее и голубое: в брюки из чего-то шелковистого, которое называлось, как цветок, в рубаху, которая тоже понравилась мне на ощупь, и в какую-то штуковину без рукавов, сплошь вышитую моими гербами — золотом по ярко-синему фону. Мне сказали, что теперь это будет моим домашним костюмом.
И облачаясь во все это безобразие, я вдруг сообразил, что моего товарища-тритона что-то давно нигде не видно. Отчего-то меня огорчило его отсутствие. Я оставил портного с Митчем, а сам пошел его поискать. Мне показалось неудобным, что у зверушки до сих пор нет клички — и я, усмехнувшись про себя, окликнул его тем самым нелепым древним словечком, похожим на «шиздец».