Владыка вод
Шрифт:
Берегись, одинокий путник! Берегись, чтобы не застали тебя в горах ознобные сумерки — это время, когда выходит Невеста на поиски. Того хуже, если вдруг налетят свинцовые тучи, закрутит ветер, вздымая поземку из колкого снега — это погода ее любимая. Она идет босиком по снегу, треплет ветер ее серые космы спутанные и обрывки легкого платья. Это ее голос слышен порой сквозь вьюгу, сквозь завыванья дикие, сквозь жалобный свист. Как услышишь — берегись, одинокий путник! Ибо это она идет по дороге, все ищет себе жениха, а находит лишь камни…
И будет так до тех пор, пока не отыщется смельчак, чтобы снял кольцо с ее пальца. Но всякий камнем становится, прежде чем коснуться Невесты
Так, или примерно так завершил свой рассказ старый Скалобит, и замолчал надолго, кулаком подперевши челюсть и пасмурно глядя под ноги.
— Ну и что? — вопросил наконец Сметлив будто бы даже с вызовом, не дождавшись продолжения речи.
Но кузнец только развел руками:
— Вот и все. Дальше вам решать… — и снова уставился в пол.
Первым поднялся Сметлив. Постоял немного, и молча направился к выходу. За ним — Верен, последним — Смел. Вчерашний хмель и сегодняшний облетел с них как листья по осени, пока продолжался рассказ. И вышли они потому, что нечего было больше спросить, и нечего было сказать. А Скалобит не стал останавливать.
Сметлив, шагая размашисто, думал так: это же верная гибель. Зачем он впутался? Что искал? Хотя… нашел-то он много, но только — зачем? Чтобы все потерять, не угодно ли? Да лучше бы сдохнуть ему на своем табурете, чем обрести нежданное счастье, Цыганочку отыскать — и сразу утратить. А отказаться — значит, признаться в трусости… Признаваться ему не хотелось. Других слов не было. Потому Сметлив и молчал.
Верен же думал иначе. Он припомнил вдруг, что последняя весть о жене его была именно из Овчинки. И случаются же совпадения! Гм-м… А если не совпадение? Если это она? И при этом вопросе Верен лишь внутренне пожимал плечами — ну и что? Он жену-то почти не помнил, а дочка, скорее всего, от моряка того… (Не забыл Верен обиды за долгие годы, не простил.) Ну да ладно. Не о том теперь надо думать. Надо думать, как бы кольцо добыть, да не остаться камнем у дороги. Вот это была задача, а ответа — убейся! — не было. Верен не любил говорить, если не знал, что делать. Поэтому он молчал.
А Смел и вовсе не думал — не мог. Все одна и та же, одна и та же мысль налетала разбойником из темного закоулка: это же дочка Верена! Это же дочка его! — зная всю историю неудачной Вереновой женитьбы, Смел почему-то уверен был в этом. — Неужели не понимает Верен, что дочка его в беде? И поглядывал он на Верена — но тот, похоже, другое думал: шел, пожимая чему-то плечами. Сметлив был мрачен и, видимо, взвешивал что-то в уме, и прикидывал, хмуря брови. Смел решил, что они его не поймут. И тоже молчал.
Так, молча, пришли в постоялый двор, разошлись по комнатам: Верен со Сметливом, Смел — в свою одиночку. Лег он вроде бы спать, но уснуть не смог: та же мысль налетала разбойником, отгоняя дремотный покой. И зрело что-то в его голове, извлекая смысл из тумана тревоги. Наконец Смел не выдержал — поднялся, оделся, и неслышно прошел коридором, чтоб не будить других. Сначала будто бы просто прогуляться, но потом ноги сами понесли его вновь к Скалобиту. А зачем — того Смел и сам не знал.
У входа в кузню он потоптался немного, не решаясь войти — ночь все-таки. Потом чуть-чуть приоткрыл дверь, заглянул: в горне еще догорал огонь, его красные блики скакали по комнате. Смел просунул голову внутрь и увидел, что хозяин по-прежнему сидит на скамье, подперев кулаком тяжелую челюсть. Но теперь Скалобит глядел не в пол, а на дверь, то есть, прямо на Смела. Понял Смел, что выглядит дураком, и вошел, извинившись. Но Скалобит, похоже, ничуть не удивился, а пробасил:
— Заходи, заходи… Давно уж я жду — кто же из вас вернется. Так значит, ты это? Ну, добро…
Ничего не понявший Смел робко присел на край табурета. Скалобит смущал его огромностью и какой-то недосказанностью: казалось, что он знает много больше, чем говорит. Посмотрели они друг на друга, будто прицениваясь. И сказал ему Скалобит просто и без всякого ехидства:
— Так ты, значит, и есть герой?
Смел смутился:
— Почему — герой?
— Потому что не всякий решится… Ты же ко мне вернулся зачем? Затем, что тебе невтерпеж — хочешь Невесту расколдовать. Только вопрос — по тебе ли задачка?
Смел глядел исподлобья, с вызовом и упрямством изрядным.
— Вижу, вижу, — успокоил его Скалобит. — Да… Вижу — есть в тебе сила. Не знаю — откуда. Но есть. А помочь тебе… Я же правду сказал — не знаю. Мелкий народец — он темный, до конца никогда ничего не скажет. Но когда говорит о чем-то — значит, знает. А в записочке ихней сказано так, — Скалобит полез в карман, выудил клочок пергамента и прочел непонятные строки: — «Дождись того, кто один придет — он и есть посвященный в тайну. Он и может снять заклятие Девы Долы». Да… — Скалобит опять призадумался и пожал плечами: — Может, в этом что-то и есть, только что — не пойму. О заклятии речь — ты припомни, что было там: «Сердце у тебя каменное — так пусть же камни и будут тебе женихами… Имя твое да будет забыто, пусть никто никогда не вспомнит, кто ты есть и откуда…» — при последних словах Скалобита Смел едва не подпрыгнул, — он-то знал, кто она и откуда! — но вовремя спохватился, подумав, что не вправе выдать чужую тайну. От старого Скалобита не укрылось его движенье, но он вроде как не заметил. Сказал с сомнением только:
— Не знаю, не знаю… Ничего такого я тут не вижу. Но, может быть, ты видишь? — и хитро прищурился.
— А что там еще, в записочке? — ушел от ответа Смел.
— Да ничего… — с сожаленьем мотнул головою старый кузнец и посерьезнел: — Однако вот что тебе скажу: если догадываешься о чем-то, но сомневаешься — сто раз подумай, да сто раз взвесь. Ошибешься — лежать тебе камнем. Вот и все, дружочек… Дальше сам решай. — И Скалобит сгорбился, задумался, замолчал.
Смел встал тихонько, негромко пожелал доброй ночи и, услышав в ответ короткое «свидимся», неторопливо вышел из кузни. Огромных усилий стоила ему эта степенность — в мозгу как бабочка под сачком металась и билась догадка: он разгадал тайну Невесты! Он уже одолел заклятие Девы Долы, гласящее: «…пусть никто никогда не вспомнит, кто ты есть и откуда…» Он — вспомнил! Он — понял! И хотелось ему теперь кричать и прыгать, но холодной волною вдруг накатила мысль: «А Верен, он — понял? А если понял, то почему молчит? Почему он молчит?» Чем больше Смел думал об этом, тем меньше оставалось радости. И не стал он тревожить спутников, а так же неслышно прошел в свою одиночку.
К утру Смел во всем разобрался. Страшноватая получалась вещь: идти должен был только он, и непременно — один… Да, один. Потому что иначе ходить вообще незачем — «Берегись, одинокий путник…» А почему именно он? Очень просто: если Верен догадался и молчит — тут все ясно. А если молчит, потому что не догадался… Тогда ничего нельзя ему объяснять. Получится, будто Смел подставляет Верена вместо себя. По той же причине нельзя и спрашивать — знает он, или нет. Словом, так повернулось дело — впору волком выть. А сделать вид, — дескать, ведать ничего не ведаю, — поздно уже, после того, как сходил к Скалобиту.