Власть без славы
Шрифт:
– Она мне об этом ничего не говорила.
– Она не хотела вас огорчать. Зато нам все рассказала.
– Он вел себя как обычно…
– Нет, после этого он был с вами особенно предупредителен.
– Характер у него легкий, – заметила Джейн, как будто хотела вставить слово в его защиту.
– Ваше Величество, – снова заговорила Сьюзан, – не надо так убиваться. Мужчины вообще не знают, что такое верность. Даже не стоит об этом думать. Помните разговоры о его ночных похождениях? И друзья у него такие же.
– Да, я слышала, но
– И эта гнусная песенка… – она запнулась.
– Какая еще песенка?
– Да так, ничего особенного, Ваше Величество, глупость и больше ничего, я… даже не помню.
Я крепко сжала руку Джейн.
– Говори!
– Ваше Величество, я… я, правда, не помню.
– Вспомни, – приказала я, – какие там слова?
И она еле слышно произнесла:
Как прекрасна крошка Кэт, дочка пекаря Мирона, Не чета нашей Марии, если снять с нее корону.Не может быть! Какое унижение! И они это распевали во всеуслышание?! Что мне теперь делать? Как справиться с горем? Выходит, любовь, счастье я тоже придумала, как придумала ребенка…
Мне надо было побыть одной.
– Оставьте меня, – попросила я Сьюзан и Джейн.
Они ушли. Я сидела неподвижно. Осмеянная, униженная, брошенная! Надо смотреть правде в глаза – Сьюзан права. Мечта, в которую я верила, не имела ничего общего с действительностью. И все вокруг это видели. Кто-то злорадно усмехался, а кто-то молча сострадал, не желая причинять мне боль. Я перебирала в памяти эпизоды из нашей жизни с Филипом, вспоминала отдельные слова, намеки. Наконец усилием воли я заставила себя встать и пойти в спальню, где висел его портрет.
Филип был изображен в полный рост, как всегда подтянутый, чтобы казаться выше: красивое лицо со светлой бородой, обрамленное такими же светлыми волосами, волевой подбородок Габсбургов… Как часто я стояла перед этим портретом, гордясь своим мужем, в то время как он веселился где-нибудь на стороне. Кэт… не чета Марии.
Я взяла нож, воткнула его в холст и стала резать. Холст трещал, а я, не помня себя, кромсала его на куски.
Вошла перепуганная Сьюзан и сразу все поняла.
– Убери это, – приказала я.
– Да, Ваше Величество.
Она осторожно взяла из моих рук нож и сунула в карман юбки.
Портрета больше не существовало. Однако легче мне не стало.
Я заболела. Ни у кого это не вызвало удивления, так как болела я часто.
Я часами думала о прошлом, вспоминая ночи, проведенные с ним в постели… Мы занимались любовью так, словно танцевали величественную павану. Все очень чинно. Это был некий ритуальный танец, который мы должны были исполнить, чтобы произвести на свет наследника.
Мое воспаленное воображение рисовало Филипа в постели с Лоррэн, с дочкой пекаря и со многими другими… Горю моему не было предела. Я рыдала в голос,
Вспомнила я и как загорелись его глаза при виде Елизаветы. Он еще сказал, что не надо заставлять ее выходить замуж. Уж не собирается ли он сам на ней жениться? Зачем ему сейчас потребовалось расторгать наш брак?..
Как же пусто было у меня на душе! Я отдала бы не только корону за простое счастье иметь любимого мужа и ребенка!
Однако, ты – королева, сказала я себе, и надо приниматься за дела. Необходимо было срочно поговорить с членами Совета: все больше людей открыто выступали против казней еретиков. Мое имя проклинали. Страну лихорадило.
Мне даже не с кем было поговорить: вокруг были лишь настороженные взгляды да хмурые лица. И этот шепот, стихавший при моем появлении.
Только самые преданные друзья, Джейн и Сьюзан, любили меня по-прежнему, стараясь скрыть чувство жалости.
Я твердо решила, что Филипа для меня больше не существует.
Из Италии пришло известие о смерти Коуртни.
Я подумала о его злосчастной судьбе. Молодой, красивый… Я даже чуть в него не влюбилась, но появился Филип – сын короля, по сравнению с которым Коуртни был всего лишь жалким узником, выпущенным мной на свободу. Если б я вышла за него замуж, этот брак был бы не менее унизительным. Для Коуртни я была старухой. Что делать, если мои лучшие годы прошли без любви, а когда, наконец, я позволила себе помечтать о счастье, что я могла предложить своему избраннику? Только корону. «Если снять с нее корону…» – вспомнила я с отвращением. Да, в короне я была привлекательна – и для Коуртни, и для Филипа.
Незадолго до смерти Коуртни просил разрешения вернуться. Я не имела ничего против, но Совет решил, что потомок Плантагенетов опасен – народ по-прежнему чтил эту династию, пострадавшую от руки моего отца. Интересно, мелькнуло в голове, а когда Плантагенеты сидели на троне, тогда их так же любили в народе? И что будут говорить о Тюдорах, когда корона перейдет к другим?
Коуртни так и не смог осуществить свою мечту о власти. И умер изгнанником в Падуе, вдали от родины.
Филип прислал письмо. Он выражал искреннее сожаление по поводу неотложных дел, ставших причиной нашей затянувшейся разлуки, и надеялся вскоре приехать. Надо о многом поговорить – писал он.
Я ничего не могла с собой поделать – меланхолии и след простыл, вновь забрезжила надежда.
Вот и верь слухам, говорила я себе, – он любит меня, это чувствуется в письме, его просто задержали дела, которые он хочет обсудить со мной, что вполне естественно, поскольку мы – муж и жена.
Возможно, я стала и менее наивной, потому что, страстно желая ему верить, я все же понимала – ему просто понадобилась моя помощь.