Власть без славы
Шрифт:
Я была подавлена, прочитав эти письма. Пето высказался откровенно, и мне следовало смотреть фактам в лицо. Я была уже слишком стара для деторождения. Но заветным желанием всей моей жизни было иметь ребенка, и в глубине души надежда никогда не покидала меня. Теперь это было необходимо вдвойне. Я должна родить наследника. Если этого не произойдет… мне наследует Елизавета, а кто знает, что она станет делать?
Она была теперь очень осторожна. Она была в затруднительном и опасном положении, и никто не сознавал этого лучше ее самой. Хорошо ее зная, я читала в ее глазах настороженность.
Я должна иметь ребенка!
Не стану слушать Пето или Реджинальда. Они уже давно жили за границей. До них, вероятно, доходили слухи о моем нездоровье. Несомненно, эти слухи были преувеличены. Я полагаю, в какой-то степени они были обусловлены непрочностью моего положения. Прожить столько лет под угрозой топора… неудивительно, что у меня было слабое здоровье.
Но я выжила. Господь ясно показал, что Он избрал меня, чтобы выполнить мою миссию.
Я должна короноваться, и я это сделаю. У меня будет наследник! А для этого я должна поскорее выйти замуж.
Я часто видела Эдуарда Коуртни со времени его освобождения из Тауэра. Я сделала его мать, Гертруду, маркизу Экстерскую, своей придворной дамой. Казалось, что Эдуард был постоянно рядом со мной. Я на это не жаловалась. Это был весьма привлекательный молодой человек. Меня изумляло, что, прожив большую часть своей жизни в Тауэре, он был так обо всем осведомлен и обладал такими обворожительными манерами.
Он многим был обязан своей внешности. Я заметила, как посматривает на него Елизавета. Ей всегда нравились красивые мужчины, что она доказала в случае с сэром Томасом Сеймуром. Она была кокетлива по природе, и, когда я замечала, что Эдуард Коуртни уделяет ей внимание, я говорила себе, что ему ничего другого не остается. Ведь она так откровенно напрашивается на восхищение.
Я задумалась об Эдуарде Коуртни. У него было столько достоинств: обаяние, красивая внешность, живость, и главное, матерью его отца была принцесса Катарина, младшая дочь Эдуарда IV, так что он был королевского рода.
Он был на десять лет моложе меня. Но разве это было важно? Мои мысли были устремлены к замужеству, как и следовало, пока было еще не поздно. Если это произойдет скоро, еще будет время, и у меня будет больше шансов забеременеть, если у меня будет молодой муж, а не старый.
Мне не повезло со всеми моими предполагаемыми брачными союзами, но это все из-за того, что тогда называли сомнительными обстоятельства моего рождения. Постоянно возникал вопрос: законная я дочь или нет? Теперь с этим покончено. Я была признанной королевой Англии, и многие будут стремиться жениться на мне.
Чем чаще я видела Эдуарда Коуртни, тем больше мне нравилась эта мысль.
Он был очень веселый и всегда развлекал нас. Он говорил о годах, проведенных в Тауэре, но в его рассказах не было ничего мрачного; он был одним из тех людей, которым жизнь в забаву. Он шутил по поводу пустяков, в которых, в сущности, не было ничего смешного, но в его обществе они казались забавными. С ним я чувствовала себя моложе, чем когда-либо в жизни.
Я спрашивала себя, что бы подумали люди о таком браке. Я уверена, они были бы довольны. Во-первых, им бы понравилось,
Народ одобрит, но что скажет Совет? Они станут протестовать; они не любят, когда кто-то из их же круга возносится над ними. Но что из того? Разве я не королева?! Разве не мне решать вопрос о моем замужестве? Конечно, я настою на своем!
Ко мне снова явился Симон Ренар. Я уверена, его всевидящие очи уже усмотрели дружеские отношения между мной и Эдуардом Коуртни.
Как только он заговорил со мной, я стала понимать, что жила глупой романтической мечтой.
– С вашим замужеством нельзя откладывать, – сказал он. – Император всегда любил вас. Он бы женился на вас, но он слишком стар.
Я разволновалась при мысли о браке с императором. С того самого дня, когда моя мать представила меня ему в Гринвиче и он уделил мне столько внимания, он царил в моем воображении. Он был самым великим и могущественным человеком в Европе, и я всегда убеждала себя, что он мой спаситель. На самом деле, это было его дипломатическое влияние, но, во всяком случае, у меня сохранилось к нему чувство благоговения.
– Но, – продолжал Ренар, – у него есть сын, Филип. Он – самый убежденный католик, какой когда-либо существовал. Он – любимый сын императора, и император находит, что вам следует вступить в брак. Это только предложение. Я излагаю его вам, прежде чем обратиться с ним к Совету.
Он ушел, оставив меня в глубокой задумчивости. Филип, сын императора. Он – мой троюродный брат, поскольку с императором мы двоюродные. Убежденный католик, который поможет мне вернуть Англию Риму. Он моложе меня на одиннадцать лет. Но, видно, так уж суждено, что мой муж должен быть или намного старше, или намного моложе меня.
– Обдумайте это, – сказал Ренар. – Я уверен, что такой брак принесет вам много радости.
Я была не уверена. Я слишком много думала об Эдуарде Коуртни. Но королевам не следует предаваться романтическим мечтам.
Коронация была назначена на первое октября.
Накануне я выехала из Тауэра в экипаже, запряженном шестеркой белых лошадей. Я была в голубом бархате, отделанном горностаем, а на голове у меня была золотая сетка, покрытая драгоценными камнями. Она была тяжела, и я с нетерпением ожидала того момента, когда ее заменят на корону. 3а мной следовали мои дамы в алом бархате, и мне доставили большое удовлетворение приветствия толпы.
Приветствовали и Елизавету, следовавшую за мной в открытом экипаже с Анной Клевской. Они были одинаково одеты в голубые бархатные платья с длинными рукавами, которые ввела в моду мать Елизаветы. Вся свита была одета в зеленые с белым цвета Тюдоров. 3амыкал процессию мой дорогой сэр Генри Джернингэм, бывший теперь капитаном королевской гвардии.
Жители Лондона сердечно меня приветствовали. Повсюду звучала музыка, мне попадались на глаза маски, и больше всего народ восхищало то, что фонтаны струились вином.