Власть и оппозиции

Роговин Вадим Захарович

После введения нэпа понятие «термидор» широко использовалось в эмигрантской печати. Эсеровские и меньшевистские идеологи понимали под термидором реставрацию капиталистических отношений, прологом которой, по их мнению, является нэп. В 1923—27 годах они считали, что правящая фракция проводит реальную политику приспособления к интересам крепкого хозяйственного мужика, за спиной которого стоит возрождающаяся нэповская буржуазия, и тем самым прокладывает дорогу неотвратимому капиталистическому развитию страны. Сходных взглядов придерживалось и более правое эмигрантское течение сменовеховцев во главе с Н. В. Устряловым, одобрявшее политику, проводимую Сталиным и Бухариным в борьбе с левой оппозицией.

В книге «Сталин» Троцкий подчеркивал, что само по себе введение нэпа отнюдь не предвещало фатального наступления термидора; но «нэп подготовил, несомненно, серьезные элементы будущего термидора. Он возродил и оживил мелкую буржуазию города

и деревни, повысил её аппетиты и её требовательность» [397].

Как большевистская партия, так и её противники однозначно воспринимали нэп как известное возрождение капиталистических отношений. Однако и те и другие отдавали себе отчёт в том, что политическая власть осталась в тех же руках, которые осуществили Октябрьскую революцию. Эта власть ограничивала развитие капиталистических отношений теми пределами, которые не подрывали социально-экономических основ нового общественного строя: национализацию земли, промышленности и банковского дела, монополию внешней торговли и плановое начало в управлении экономикой. Поэтому нэп не означал полной либерализации экономической жизни, которая возможна «в том случае, если продукты свободно обмениваются на рынке и государству не приходится вторгаться в основную сферу человеческих отношений» [398]. Недопущение свободной игры рыночных сил, неизбежно влекущей рост стихийного социального расслоения, объяснялось не только целями, которые ставила перед собой большевистская партия. Ограничения рыночной свободы были осуществлены в годы первой мировой войны и после неё во всех воюющих странах. В условиях, когда обнаруживается резкое снижение производства и, следовательно, потребления, государство вынуждено вторгаться со своей регламентацией в экономические отношения и даже применять силу, чтобы подвергнуть субъектов рынка ограничениям, направленным против их интересов. Результатом этого процесса становится усиление роли бюрократии как органа, управляющего распределительными отношениями. В молодой советской республике этот процесс приостановил сопутствующее подлинно социалистическому развитию общества отмирание государства и выдвинул на авансцену политической жизни бюрократию как самостоятельную силу, регулирующую отношения между классами. Эта сила стала главным субъектом советского термидора, в результате чего он развернулся не в направлении реставрации капиталистической системы, а в направлении бюрократически-тоталитарного перерождения политического режима.

Совпадение во времени нэпа и подавления левой оппозиции, открывшего дорогу утверждению сталинизма, разумеется, далеко не случайно. Нэп не был социально бесконфликтной главой в истории советского общества. Но причины советского термидора коренились не в возникновении социальной дифференциации, предусмотренной большевистской стратегией новой экономической политики. Более опасной и долговременной оказалась дифференциация, материальной базой которой стали привилегии бюрократии, последовательно насаждавшиеся Сталиным и его тогдашними союзниками.

Предпосылкой советского термидора, т. е. социального перерождения партии и советского государства, стала кристаллизация нового слоя профессионалов власти, проходившая под руководством Сталина. Обладавший непревзойдённой способностью играть на «низших» струнах человеческой природы, Сталин безошибочно почувствовал, что смена бивачного быта гражданской войны оседлым и уравновешенным образом жизни порождает в среде бюрократии тягу к материальным благам жизни, удобствам и комфорту. Сам продолжая жить относительно скромно, по крайней мере с внешней стороны (многочисленные дачи, расточительные банкеты и попойки станут непременным атрибутом сталинского образа жизни лишь в 30-е годы), Сталин поощрял своекорыстные стремления бюрократии «сбросить с себя спартанские ограничения первого периода революции» [399]. Он распределял наиболее привлекательные посты и определял размеры материальных выгод, которые бюрократ мог получить от обладания своим постом. Всю эту бюрократическую механику он подчинял задаче создания привилегированной касты, всё более отчуждавшейся от народа и стремившейся удержать массы в повиновении своей власти. Политическое и бытовое перерождение правящего слоя изменило его нравы и менталитет (образ мышления) и позволило Сталину обретать всё большую уверенность и проявлять всё большую беспощадность в борьбе со своими противниками. «Сталин систематически развращал аппарат. В ответ аппарат разнуздывал своего вождя» [400].

Реакцией на эти процессы стало расслоение в рядах правящего слоя, выделение из него значительной части, боровшейся с перерождением в своей собственной среде. Левая оппозиция возглавлялась представителями «той же привилегированной бюрократии, которые покидают [её] ряды для того, чтобы связать свою судьбу с судьбою санкюлотов, обездоленных пролетариев, деревенской бедноты» [401].

Основой социальной программы бюрократии в её непримиримой борьбе с левой оппозицией

стало отвержение стержневой социалистической идеи — социального равенства ради защиты собственных своекорыстных интересов. Успех в этой борьбе облегчался тем, что она происходила в условиях нэпа, который по своей природе предполагал возникновение глубоких социально-имущественных различий. Линия бюрократии на увековечивание своего существования, закрепление и оправдание своей монополии на власть и своих растущих материальных привилегий первоначально сочеталась с её серьезными уступками верхушечным слоям деревни. Принятые в 1925 году законы, легализовавшие аренду земли и наём рабочей силы в сельском хозяйстве, способствовали либерализации экономических отношений в значительно большей степени, чем предусматривалось первоначальными замыслами нэпа.

Такое расширение нэпа усиливало противоречие между двумя сосуществующими укладами хозяйства: социалистическим, воплощённым в национализированной промышленности и государственной монополии внешней торговли, и капиталистическим, носителями которого выступала новая буржуазия — нэпманы в городе и кулаки в деревне. «По условиям своей жизни, по своему консерватизму, по своим политическим симпатиям, бюрократия в огромной массе тяготела к новой мелкой буржуазии» [402].

Борьба против равенства составляла социальную основу негласного союза между бюрократией и верхами нэповской мелкой буржуазии. Этот союз маскировался лозунгами зашиты интересов крестьян как свободных товаропроизводителей и продавцов своей продукции, под которыми шло в 1925—27 годах наступление правящей фракции на левую оппозицию. Такие лозунги встречали поддержку со стороны элементов, стремившихся к полной реставрации капиталистических отношений, но понимавших, что в этом они не могут добиться непосредственных успехов и поэтому им «необходимо пройти через период защиты крестьянства» [403], [404].

Курс на усиление имущественных различий, прикрываемый демагогическими нападками на «уравниловку», стал осью социальной программы бюрократии. Наиболее четко этот курс получил идеологическое обоснование в заключительном слове Сталина на XIV съезде партии [405] и в работе Бухарина «Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз» [406].

Раскрывая влияние «бешеной и неистовой борьбы против уравнения» на разные слои советского общества, Троцкий ссылался на пьесу А. Афиногенова «Страх», где один из персонажей — учёный, изучающий стимулы человеческого поведения, говорил, что «общим стимулом поведения 80 % всех обследуемых является страх». Остальные 20 % являются выдвиженцами, им нечего бояться. Отмечая, что обвинение оппозиции в стремлении ввести немедленное равенство явилось «самым могущественным орудием в руках Сталина», Троцкий писал, что «20 % выдвиженцев услышали в нем голос своего вождя, а 80 % испуганных не посмели поднять голос» [407]. По оценке Троцкого, это был «мастерский маневр» Сталина, привлёкший на его сторону основную часть бюрократии.

Однако действие законов частного товарного производства, укрепление позиций мелкой буржуазии должно было с неизбежностью поставить сформулированный Лениным вопрос: кто кого? Первоначально бюрократия не хотела ущемлять социальные интересы тех слоёв, которые в ускоренном темпе начали осуществлять первоначальное капиталистическое накопление. Однако очень скоро обнаружилось, что кулак, мелкий торговец и мелкий промышленник стремятся к полной реставрации капитализма, т. е. к ликвидации социальных основ, заложенных Октябрьской революцией,— национализации средств производства, банков и земли.

Это стремление всё более обнаруживало противоположность социальных интересов нэповской буржуазии и бюрократии. Либеральный экономический режим на основах частной собственности ведёт к стихийному сосредоточению богатств в руках буржуазии. Привилегии же бюрократии не вытекают из автоматического действия рыночных отношений. «Бюрократия присваивает себе ту часть национального дохода, которую может обеспечить своей силой, или своим авторитетом, или своим прямым вторжением в экономические отношения. По отношению к прибавочному продукту нации бюрократия и мелкая буржуазия являются прямыми конкурентами… Обладание прибавочным продуктом открывает дорогу к власти, потому бюрократия вдвойне должна была глядеть ревнивым оком за процессом обогащения верхних слоёв деревни и городской мелкой буржуазии» [408].

В силу этих причин уступки новой буржуазии со стороны бюрократии сохранились на протяжении гораздо меньшего времени, чем предполагали их инициаторы и прежде всего Сталин. Дальнейшая либерализация экономических отношений угрожала не только социалистическим основам советского общества, но и социальному фундаменту самой бюрократии. Охрана новых отношений собственности представляла для бюрократии «закон жизни и смерти, ибо это социальные источники её господствующей роли» [409]. Поэтому бюрократия вынуждена была вступить в борьбу с мелкой буржуазией ради закрепления своего монопольного права распоряжаться всей властью и всеми богатствами страны.