Власть и оппозиции
Шрифт:
Гигантские преимущества планового хозяйства — при условии постоянной проверки всего хозяйственного опыта — могут способствовать предупреждению или ослаблению частичных периодических конъюнктурных кризисов. Но эти же преимущества при бюрократическом характере руководства, полностью высвобождающего свою волю от критики и контроля со стороны масс, неизбежно превращаются в свою противоположность. В этих условиях централизованное управление экономикой может «привести к такому накоплению кризисов и противоречий, перед которым любой капиталистический кризис покажется детской забавой» [441].
Это положение Троцкого было подтверждено всем опытом экономического и социального развития СССР в начале 30-х годов. В те годы хозяйственный кризис не выступил в форме всеобщего снижения производства, характерной для наиболее разрушительных капиталистических кризисов (такое обвальное
Окончательно завершившийся в начале 30-х годов процесс перерождения партийной и советской демократии в режим личной бонапартистской диктатуры, опирающейся на безличный аппарат, явился основной причиной воспроизводства хозяйственных диспропорций, сопровождавших всё развитие бюрократически деформированной плановой экономики в СССР.
Определяя политическую систему, сложившуюся в этот период, понятием «бюрократический абсолютизм», Троцкий видел его главный признак в удушении внутренней жизни партии, в её фактической замене бесконтрольным бюрократическим аппаратом, выродившимся в замкнутую касту. Эта трансформация партийного режима устранила единственно возможный механизм подлинно социалистического строительства — коллективный творческий поиск и свободное обсуждение его путей и методов.
Развивая ленинское понимание социализма как живого творчества масс, Троцкий подчеркивал, что «социализм не есть готовая система, которая может выйти в законченном виде из отдельной головы, будь это самая гениальная голова. Задачи правильного распределения производительных сил и средств могут быть разрешаемы только путём постоянной критики, проверки, идейной борьбы различных группировок» [442].
С этих позиций Троцкий критиковал бюрократическую «социологию», следующую за аппаратной практикой и задним числом «обосновывающую» её. С помощью основного догмата этой «социологии» — тезиса о «монолитности» партии, бюрократия упразднила «саму партию как живую силу, которая изо дня в день ориентируется в обстановке, критикует, мыслит, резюмирует политически происходящие процессы, предупреждает руководство об опасности, обновляет руководство, вносит необходимые изменения в намеченный курс, обеспечивает своевременность политического маневра, сознает себя стержнем страны». Запретив партийные дискуссии, сталинское руководство лишило себя возможности следить за процессами, которые развертываются внутри партии. «Центральный комитет не знает партии, потому что партия сама себя не знает, потому что наблюдение над партией через секретных осведомителей ни с какой стороны не заменяет свободного высказывания партией своих мыслей, наконец, и прежде всего, потому что страх центрального комитета перед партией дополняется страхом партии перед центральным комитетом» [443]. Страхом руководства перед партией объясняется усиление политической слежки за коммунистами, которые постоянно находятся под гнётом страха высказать «крамольную» мысль или невольно совершить поступок, который может быть истолкован как отклонение от «генеральной линии».
Неизбежным следствием подмены партии всемогущим аппаратом, всецело озабоченным сохранением собственной власти и престижа, стало накопление всё новых экономических ошибок и диспропорций.
XXIV
Методы сталинской индустриализации
Во второй половине 1930 года сообщения советских газет, напоминавшие военные сводки, всё чаще говорили о «прорывах» на «трудовом фронте». Это вызвало резкое раздражение Сталина, который в сентябре приказал Молотову одернуть центральные газеты за сообщения о падении темпов и катастрофической текучести рабочих из-за плохого снабжения: «Уйми, ради бога, печать с её мышиным визгом о „сплошных прорывах“, „нескончаемых провалах“, „срывах“ и т. п. брехне. Это — истерический троцкистско-правоуклонистский тон…» [444]
Тяжёлые последствия исключительного напряжения, которое переживала страна, обнаружились уже в конце 1930 года. До этого времени хозяйственный год начинался в октябре. Оказавшись перед фактом невыполнения плановых
Анализируя статистические данные о результатах особого квартала, Троцкий приходил к выводу, что его темпы сами по себе высоки и являются несомненным показателем преимуществ, заложенных в плановом хозяйстве. «При правильном руководстве, считающемся с реальными экономическими процессами и вносящем необходимые изменения в план в процессе его выполнения, рабочие могли бы испытывать законное чувство гордости достигнутыми успехами. Теперь же получается прямо противоположный результат». Руководствуясь соображениями бюрократического престижа, центр по-прежнему требует от предприятий выполнения нереальных повышенных заданий. «Хозяйственники и рабочие сплошь да рядом видят невыполнимость планов, но не смеют сказать вслух, работают под нажимом, затаив обиду, честные и дельные администраторы не смеют глядеть в глаза рабочим. Все недовольны. Отчётность подгоняется искусственно под задания, качество изделий подгоняется под отчётность,— все хозяйственные процессы окутаны дымкой фальши» [445].
Введение особого квартала не могло спасти от снижения темпов промышленного роста и ухудшения всех других экономических показателей, оказавшихся в 1931 году намного ниже плановых заданий. Главными причинами этого явились непрерывное увеличение вложений в тяжёлую промышленность и начатых строек, несоответствие между огромными инвестициями в строительство предприятий и реальными возможностями поставок сырья и оборудования, отставание развития производственной инфраструктуры, прежде всего транспорта и энергетики, и тем более социальной инфраструктуры (жилье и социально-культурные учреждения) [446]. Внутрипроизводственные накопления оказались намного ниже запланированных. С 1931 года промышленность, в которой всевозрастающую роль занимал сектор «А», стала нерентабельной и оставалась таковой до конца 30-х годов. Строительство многочисленных предприятий затягивалось. Невыносимые условия труда и существования рабочих порождали текучесть, прогулы, небрежную работу, поломки машин, высокий процент брака, снижение темпов роста производительности труда.
Если сам поворот к индустриализации и коллективизации происходил в обстановке административной паники, то дальнейшее развитие этих процессов возрождало атмосферу военного времени. Об этом свидетельствовала терминология советских газет, в которых трудовые процессы описывались языком формул и лозунгов гражданской войны: фронт, мобилизация, прорывы, кавалерия и т. д. Такая терминология отражала фактическую замену предусмотрительного, делового и гибкого планирования волюнтаристским, при котором корректировка планов осуществлялась недискуссионным образом, а трудящимся отводилась лишь роль объектов непрерывного подхлёстывания. Результатом всего этого становилось накопление народнохозяйственных диспропорций — в скрытой и поэтому особенно опасной форме, чреватой кризисными взрывами.
В речи «О задачах хозяйственников», произнесённой 4 февраля 1931 года, Сталин признал, что в 1930 году прирост промышленной продукции составил 25 % вместо 32 % по годовому плану. Тем не менее он по-прежнему призывал обеспечить в 1931 году 45 % прироста и добиться выполнения пятилетки за 4 года, а в основных, решающих отраслях промышленности — за 3 года [447].
Превращение пятилетки в четырёхлетку Троцкий расценивал как легкомысленную авантюру, ставящую под удар основной план. Он предупреждал, что «не только задача „догнать и перегнать“ не будет разрешена при самом счастливом выполнении пятилетки, но и сама пятилетка не может быть выполнена в четыре года при самом чудовищном напряжении. Более того, административный авантюризм руководства делает всё менее вероятным выполнение плана и в пять лет» [448].
Столь же определённо Троцкий выступал против выдвинутого Сталиным на XVI съезде тезиса о «вступлении страны в социализм». По поводу этого тезиса, повторявшегося в бесчисленных официальных статьях и речах, он писал: «Не чудовищно ли: страна не выходит из товарного голода, перебои снабжения на каждом шагу, детям не хватает молока — а официальные филистеры провозглашают: „страна вступила в период социализма“. Разве можно более злостно компрометировать социализм?… Сказать рабочим-строителям, которые карабкаются по лесам с кирпичами и цементом, часто полуголодные и нередко срываются вниз, что они уже могут обосноваться в здании,— „вступили в социализм!“ — значит издеваться над строителями и над социализмом» [449].