Власть меча
Шрифт:
Она казалась очень молодой, ненамного старше сына, пока не подняла голову и не показала жесткую, уверенную линию подбородка; ресницы тоже поднялись, и в темной глубине глаз загорелись огоньки цвета меда. Мало у кого из знакомых Лотару мужчин был такой грозный вид.
Они молча смотрели друг на друга, оценивая перемены, произошедшие с их последней встречи.
«Сколько же ей лет? – подумал Лотар и тут же вспомнил. – Она родилась сразу после полуночи в первый день нового века. Она ровесница двадцатому столетию. Поэтому ее и назвали Сантэн. Ей тридцать один год. Но выглядит она на девятнадцать, такая же молодая, как в тот день, когда я нашел ее в пустыне, истекающую
«Он постарел, – думала Сантэн. – Серебряные полоски в светлых волосах, морщины у губ и глаз… Ему за сорок, и он страдал – но недостаточно. Я рада, что не убила его. Рада, что моя пуля миновала его сердце. Это была бы слишком быстрая смерть. Теперь он в моей власти и начнет понимать…»
Неожиданно, невольно, сама того не желая, она вспомнила ощущение этого золотистого тела над собой, обнаженного, гладкого, твердого, и что-то сжалось у нее в паху; потом все стало размягчаться, она ощутила вторжение плоти, горячей, как кровь, прихлынувшая к ее щекам, горячей, как злость на себя, на свою неспособность усмирить эту животную тягу. Во всем прочем она вымуштровала себя, как солдата, но эта неуправляемая чувственность не поддавалась ей.
Сантэн посмотрела мимо мужчины в дверях и увидела на солнце Шасу, своего прекрасного сына; он с любопытством наблюдал за ней, и она устыдилась и разгневалась, как будто ее, обнаженную и беззащитную, застали за проявлением самых низменных чувств.
– Закрой дверь, – хриплым, но ровным голосом приказала она. – Зайди и закрой дверь.
Она отвернулась и уставилась в окно, снова обретя власть над собой. И только потом повернулась лицом к мужчине, которого намеревалась уничтожить.
Дверь закрылась, и Шаса испытал острое разочарование. Он чувствовал: происходит что-то жизненно важное. Этот светловолосый незнакомец с желтыми кошачьими глазами, который знает его имя и что оно значит, задел глубоко в нем что-то опасное; будоражащее поведение матери, неожиданная краска, залившая ее шею и щеки, что-то в ее глазах, чего он никогда раньше не видел. Ведь не чувство вины? Неуверенность, совершенно для нее не характерная. В мире, который был Шасе знаком, мать всегда и во всем уверена. Ему отчаянно захотелось узнать, что происходит за этой закрытой дверью. Стены здания – из гофрированных стальных листов…
«Если хочешь что-то узнать – узнай», гласило одно из высказываний матери, и Шаса, опасаясь только того, что она поймает его, направился к боковой стене конторы, легко ступая по гравию, чтобы камешки не скрипнули под ногой, и прижался ухом к нагретому солнцем рифленому металлу.
Но, как ни старался, слышал только неясные голоса. Даже когда светловолосый незнакомец заговорил резко, Шаса не сумел разобрать ни слова, а голос матери звучал негромко, хрипло и невнятно.
«Окно», – сообразил он и быстро направился к углу. Но, завернув за угол с намерением подслушивать у открытого окна, неожиданно обнаружил, что на него смотрят пятьдесят пар глаз. Управляющий и его бездействующие рабочие все еще стояли у входа на фабрику; когда Шаса появился из-за угла, все замолчали и уставились на него.
Шаса мотнул головой и отвернулся от окна. Все продолжали смотреть на него, и он, сунув руки в карманы широких фланелевых штанов и изображая невозмутимость, пошел по длинному деревянному причалу, как будто с самого начала собирался сделать именно это. Что бы ни происходило в конторе, ему не удастся это подслушать, разве что он сумеет вытянуть что-то из матери позже, но на это Шаса не очень надеялся. Неожиданно
Зрелище было новое и волнующее. Он никогда не видел столько рыбы, целые тонны ее. Шаса поравнялся с первым судном. Оно было грязное, уродливое, с полосами человеческих испражнений на бортах, где матросы присаживались на планшире. Пахло трюмной водой, и горючим, и немытым телом, и теснотой. У корабля даже не было названия, только регистрационный номер и номер лицензии, написанные на носу.
«У корабля должно быть название, – подумал Шаса. – Если названия нет, это оскорбительно и приносит неудачу». Его собственная двадцатипятифутовая яхта, подаренная матерью на тринадцатый день рождения, называлась «Прикосновение Мидаса» – название тоже предложила мама.
Шаса сморщил нос – пахло неприлично; то, как содержали этот корабль, вызвало у него печаль и отвращение.
«Если мама ради этого приехала из Виндхука…»
Он не закончил мысль: из-за высокой угловатой рубки вышел мальчик.
Заплатанные холщовые шорты не скрывали загорелых мускулистых ног, и он легко удерживал равновесие на люке комингса.
Увидев друг друга, мальчики насторожились и застыли, как неожиданно встретившиеся собаки; они молча разглядывали друг друга.
«Форсит, модник, – подумал Манфред. Он видел парочку таких денди в курортном городе Свакопмунде выше по побережью. Дети богачей с раздражающе высокомерными физиономиями, одетые в нелепые тесные костюмы, послушно ходили за родителями. – Вон как напомадил волосы! И несет от него, как от цветочного букета».
«Один из бедных белых африкандеров. – Шаса узнал этот тип. – Сынок сквоттера».
Мама запрещала ему играть с такими, но он обнаружил, что иногда это очень интересно. Конечно, мамин запрет только усилил их притягательность. На шахте сын механика из мастерской умел так поразительно подражать птичьим крикам, что созывал птах с ветвей деревьев; он же показал, как чинить карбюратор и зажигание старого «форда», который отдала Шасе мать, хотя возраст еще не позволял ему получить права. А сестра того мальчика – на год старше Шасы – показала ему кое-что еще более привлекательное, когда они на несколько запретных мгновений оказались одни за насосной. Она даже позволила ему потрогать это. Оно оказалось мягким, теплым и пушистым, как новорожденный котенок, забравшийся к ней под короткую хлопчатобумажную юбку; этот удивительный опыт Шаса намеревался повторить при первой же возможности.
Новый мальчик тоже казался интересным; возможно, он покажет Шасе машинное отделение траулера. Шаса оглянулся на фабрику. Мама за ним не смотрела, и он решил быть великодушным.
– Привет. – Он сделал величественный жест и широко улыбнулся. Его дедушка, сэр Гаррик Кортни, самая важная особа из всех, с кем он когда-либо общался, наставлял его: «По праву рождения ты занимаешь высокое положение в обществе. Это дает тебе не только преимущества, но и обязанности. Истинный джентльмен обращается с теми, кто ниже его: с черными и белыми, молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, – сочувственно и вежливо». – Я из Кортни, – сказал Шаса. – Шаса Кортни. Мой дедушка сэр Гаррик Кортни, а моя мама миссис Сантэн де Тири Кортни. – Он ждал проявлений почтительности, какие всегда вызывало упоминание этих имен, и, не дождавшись, спросил: – А как тебя зовут?