Власть меча
Шрифт:
Глаза его были открыты, они закатились, так что виднелись только белки.
– Ты его убил! – крикнул Лотар сыну. Кровь отхлынула от лица Манфреда, от потрясения он побелел и затрясся.
– Я не хотел, па, не хотел!
Из расслабленного рта Шасы торчала сардина, не дававшая ему дышать, из носа текла рыбья слизь.
– Болван, маленький болван!
Лотар сунул палец в угол рта Шасы и выковырнул застрявшую сардину.
– Прости, па, я не хотел, – шептал Манфред.
– Если ты его убил, ты совершил страшный грех в глазах Господа. –
– Я не убил его? – умолял Манфред. – Он не умер, все будет хорошо, па?
– Нет. – Лотар мрачно покачал головой. – Хорошо не будет. Никогда.
С потерявшим сознание мальчиком на руках он поднялся на причал.
Толпа молча расступилась перед Лотаром. Как и Манфред, все выглядели ошеломленными и виноватыми и отводили глаза, когда Лотар проходил мимо.
– Сварт Хендрик, – бросил Лотар через плечо черному верзиле. – Ты бы должен был понять. И остановить его.
Он пошел по причалу. Никто не последовал за ним.
На полпути к фабрике их ждала Сантэн Кортни. Лотар остановился перед ней. Мальчик висел у него на руках.
– Он умер, – безнадежно прошептала Сантэн.
– Нет, – страстно возразил Лотар. Даже подумать об этом было страшно, и, словно в ответ, Шаса застонал, и его вырвало.
– Быстрей! – Сантэн сделала шаг вперед. – Переверни его на плече, чтобы он не захлебнулся рвотой.
Взвалив мальчика на плечо, как мешок, Лотар пробежал последние несколько ярдов до конторы. Там Сантэн все смахнула со стола, расчистив его.
– Клади сюда, – приказала она, но Шаса уже слабо шевелился и пытался сесть. Сантэн поддерживала его за плечи и тонкой тканью рукава очищала ему рот и ноздри.
– Это все твое отродье. – Она через стол свирепо посмотрела на Лотара. – Это он сделал с моим сыном, верно?
И прежде чем он попятился, увидела в его взгляде «да».
Шаса закашлялся и выпустил еще одну струю рыбьей слизи и желтой рвоты; ему сразу полегчало. Взгляд перестал плыть, дыхание стало ровнее.
– Убирайся отсюда. – Сантэн склонилась к сыну, защищая. – Я с радостью увижу тебя и твоего ублюдка в аду. А теперь прочь с моих глаз.
Дорога от Китового залива к конечной станции железной дороги в Свакопмунде тридцать километров тянется по неровной равнине, усеянной большими оранжевыми дюнами. Дюны возвышаются на триста-четыреста футов по обеим сторонам. Горы песка с острыми вершинами и гладкими боками, они задерживают в долинах между склонами жару пустыни.
Дорога представляет собой всего лишь двойную колею в песке, обозначенную с обеих сторон блестящими осколками пивных бутылок. Ни один путник не решится на такое путешествие без достаточного запаса питья. Иногда в тех местах, где застревали машины не знающих пустыни водителей, колеи исчезали. Эти машины застревали в песке, а когда их вытаскивали, за ними оставались предательские ямы.
Сантэн вела «даймлер» решительно и быстро, не снижая скорости, с разбегу преодолевая даже разрытые участки; она управляла большой желтой машиной легкими прикосновениями к рулю, так что шины не проваливались и колеса не буксовали в песке.
Руль Сантэн держала как профессиональный водитель, откинувшись на спинку кожаного сиденья и выпрямив руки, глядя вперед и предвидя любые неожиданности раньше, чем доберется до трудного места; иногда она переключала скорость и поворачивала, чтобы уйти с сомнительных участков. Она презирала обычные предосторожности и никогда не брала с собой двух черных слуг, чтобы те в случае необходимости вытаскивали машину. Шаса ни разу не видел, чтобы мамина машина застряла – даже на самых трудных участках дороги от шахты.
Он сидел рядом с ней на переднем сиденье. На нем был старый, но чистый рабочий комбинезон из запасов фабрики. Грязная одежда, пропахшая рыбой и измазанная рвотой, лежала в багажнике «даймлера».
С начала поездки мать не сказала ни слова. Шаса украдкой поглядывал на нее, страшась ее накопленного гнева, не желая привлекать к себе внимание и в то же время не в состоянии не смотреть.
Она сняла шляпку, и ее густые черные волосы, коротко подстриженные в модном итонском стиле, развевал ветер. Они блестели, как промытый антрацит.
– Кто начал? – неожиданно спросила она, не отводя взгляда от дороги.
Шаса задумался.
– Не знаю. Я его ударил, но…
Он замолчал. Горло еще болело.
– И что же? – настаивала она.
– Все было как будто заранее предопределено. Мы посмотрели друг на друга и поняли, что будем драться. – Она молчала, и Шаса вяло закончил: – Он меня обозвал.
– Как?
– Не могу повторить. Грубо.
– Я спросила: как?
Говорила она спокойно и негромко, но он расслышал опасную хрипотцу.
– Он назвал меня сотпилем, – торопливо сказал Шаса. Он понизил голос и, устыдившись такого страшного оскорбления, отвернулся, поэтому не заметил, что Сантэн с трудом сдержала улыбку и чуть отвернулась, чтобы он не заметил веселье в ее взгляде.
– Я тебе говорил, что слово грубое, – виновато добавил он.
– И ты его ударил. А ведь он моложе тебя.
Шаса не знал, что он старше, но его не удивило, что мать это знала. Она знала все.
– Может, он и моложе, но он большой африкандерский бык; он по меньшей мере на два дюйма выше меня, – принялся защищаться Шаса.
Сантэн хотелось расспросить, как выглядит ее второй сын. Такой же светловолосый и красивый, как его отец? Какого цвета у него глаза? Но вместо этого она сказала:
– И он побил тебя.
– Я едва не победил, – возразил Шаса. – Закрыл ему глаз и пустил кровь. Я едва не победил.
– Едва не в счет, – ответила она. – В нашей семье нельзя «едва» не выигрывать. Мы просто выигрываем!
Он неловко заерзал и кашлянул, чтобы смягчить боль в горле.
– Нельзя выиграть, если противник больше и сильней тебя, – жалобно сказал Шаса.