Власть над водами пресными и солеными. Книга 2

Ципоркина Инесса Владимировна

— Угу. Мойра. — Мореход кивает головой, точно собачка с ветрового стекла — кивает-кивает-кивает, все никак накиваться не может. — Или даже все три. Надо же не только прясть, но и мотать, и резать. Кто ж за тебя мотать будет? Мотать за тебя никто не собирается!

Кажется, он меня заклинает. Не в смысле «умоляет», а в смысле "налагает заклятье", как на демона, которого нужно любой ценой удержать под контролем. Что ж, если я способна создавать миры, то, очевидно, противоположное мне также доступно. Только оно, наверное, требует аналогичных затрат — дикого количества времени и кошмарного напряжения сил. Буквально на грани безумия. Я смотрю на Морехода и понимающе улыбаюсь. Сколько бы

психиатров ни поджидало меня за углом со смирительными рубашками, а от таких подарков не отказываются.

— Сейчас, — говорю я ласковым тоном существа, заносящего палец над самым страшным кошмаром ядерной эпохи — над красной кнопкой, — ты расскажешь мне подробности. Не отвлекая меня суесловием и подначками. Просто изложишь все по порядку… И плевать, что там тебе как подсознанию полагается! — обрываю я Мореходову стандартную реплику о том, на что он, будучи монстром бессознательного, пойти ну никак не может. Ничего, переживет. Монстры тоже подчиняются демиургам. Мореход на глазах сникает. Похоже, ему не нравится эта идея насчет подчинения…

— Да ты уже все поняла, зачем тебе детали? — юлит он.

— Хочу! — безапелляционно отвечаю я. Никому ничего не объяснять — вот главное умение демиурга, его основной рабочий навык. Желание создателя миров — достаточный аргумент… для чего бы то ни было.

— В общем, — мямлит Мореход, — тебе потребовался мир, где бы ты делала то, чего не можешь делать здесь. Если бы ты стала делать это здесь, у тебя бы, скорее всего, появились альтернативные личности…

Ага. Диссоциативное расстройство идентичности* (Также известно как расстройство множественных личностей (англ. multiple personality disorder, или MPD) — в этом состоянии один физический индивидуум может обладать более чем одной личностью — прим. авт.) — плавали, знаем. Боже, сколько же я литературы перечитала, пытаясь определить, что мне еще грозит, не расщеплюсь ли я от чувства беспомощности перед окружающей вселенной на кучу усеченных индивидуев, корявых и безбашенных. Не стану ли ночных бабочек опекать и наркотой приторговывать в образе какой-нибудь Мамки Аськи, играть на скрипке в переходах в состоянии Крошки Асютки и бить интеллигенцию в подъездах от имени Васи-Руки-Молоты. Психиатры утверждали, что это не мой случай. Шизофреники — натуры цельные, нерасщепимые. Очередная кошмарная психиатрическая легенда развеялась и я перестала опасаться пробуждения в мужском бараке на зоне, с кружкой чифиря и чинариком, прилипшим к нижней губе (а как же иначе! Вася-Руки-Молоты не мог не занять приличествующее положение в обществе, даже ценой убийства!). И вот — пожалте! — все врет земная психиатрия. Я развалилась не на альтернативные личности, а на альтернативные миры. После чего решила оторваться не в местных подъездах, а во вселенских.

— Наверное, ты не сможешь мне объяснить, КАКИМ ОБРАЗОМ это у меня вышло? — вкрадчиво интересуюсь я. Мореход смотрит на меня с выражением "А сама-то как думаешь?" Сама-то я думаю: даже если бы он смог, я бы не смогла понять то, что он смог объяснить.

— Тогда скажи, каким образом это не вышло у других? — мне хочется услышать нечто утешительно-фантастическое. "Ты — избранная! Никто, кроме тебя, не в силах победить…" — а что победить-то? Какие-нибудь Силы Зла, Спящие В Священной Горе Уебуке… то есть Убаюке?

— Почему не вышло? — пожимает плечами Мореход. — Вышло. У многих вышло и у многих еще выйдет. Или ты вообразила себя… — он всматривается в мое лицо с нехорошей усмешечкой, — …избранной?!

Немая сцена в исполнении меня.

* * *

Перед нами дюны, за дюнами — луга, за лугами — лес. Неизведанный и недружелюбный.

Не люблю я этих… кущ и чащ. Лес — место своенравное, мстительное

и жадное. Питается страхами людскими, любит поиграть в жестокие игры, правила которых меняет как хочет, путнику не сказавшись. Заставит кружить на одном месте много дней подряд — и будешь ходить от куста к кусту, не узнавая одной и той же опушки, одних и тех же елок и осин. С попутчиком разведет — и бегай, перекликайся, напряженно слушая насмешливое эхо, пока не наткнешься на друга сердечного. Или на голодного медведя — это уж как повезет. Лучше бы Корди в горах обосновалась или в чистом поле.

Хотя я понимаю желание девочки спрятаться ото всех, затаиться среди леших и кикимор — подальше от желания местных жителей навязать захожему человеку чужую роль. Тут и моргнуть не успеешь, как тебя уже распознали, дюжиной кумушек сиротку окружили, каждый день с советами наведываются. А там, глядишь, и замуж выдадут, за хорошего человека. Нафиг Кордейре не нужного.

Нет, самая лучшая роль — это роль невидимки. Поэтому только глаза человека, которого Кордейра действительно любит, смогут ее отыскать. Так что пусть их бывшее высочество поищет свою возлюбленную. А мое дело — топать за Геркулесом. И по возможности молча.

Откровенно говоря, последнее условие было самым тяжким. Не то, чтобы я логореей* (Недержание речи — прим. авт.) страдала. Но желание узнать, какого черта мы снова не в лес идем, а в деревню, росло с каждым шагом. Дубина упорно двигался по проезжему тракту и как видел деревеньку — сразу бежал в местный трактир. В крайнем случае останавливался у колодца и принимался с населением разговоры разговаривать. Долгие, нудные, пересыпанные нелепыми вопросами разговоры.

На пятой или шестой Перелесовке-Куролесовке мое терпение треснуло и развалилось пополам.

— Может, объяснишь, что мы делаем, обходя все эти… Козлодоевки? — брезгливо поинтересовалась я.

— А ты хочешь по лесам до морковкиных заговин шастать? — вопросом на вопрос ответил Дубина.

— Да ты хоть скажи, какую такую информацию ты у этих баб-мужиков выведываешь?! — рявкнула я. — То про коровий падеж рассуждаешь, то про несчастный случай на охоте разглагольствуешь, то с интересом вникаешь, как у соседки тройня родилась! Мы что, больницу в окрестностях открыть собираемся?

— А как же! — расхохотался Дубина. — Был бы я такой же ядовитой заразой, как ты, переменил бы тебе прозвище. С Хитрой Дряни на Нехитрую. Или еще того хуже.

— Постой, — затормозила я на полном скаку, не обращая внимания на его подколки. — Ты что же, выясняешь, у кого они лечатся? Если своего знахаря нет…

— Идут к ведьме! — кивнул Дубина. Хотя из нас двоих дубина теперь я.

— Так значит, Корди в ведьму переквалифицировалась?

— В кого ж еще? За скотом она ходит не умеет. На кроликов охотиться — и того меньше. Огород завести? Не царское это дело — тяпкой тяпать. Ей, может, и не нужно ни сна, ни еды — совсем как нам с тобой. Но без положения в обществе они не привыкшие. Жить в подземелье и месяцами дрыхнуть на сокровищах Корди и у себя могла. Если она здесь обосновалась, то как-нибудь по-новому, без прежних заморочек. На то оно и зазеркалье.

Действительно, кого можно противопоставить молодой осиротевшей принцессе, беспомощной и беззащитной? Только ведьму, к которой идут с подношениями, усмиряя страх, коли до смерти припечет. Ведьму, защищенную неведомыми способностями и невидимыми покровителями. Равнодушную, сильномогучую и одинокую. Не нуждающуюся ни в крепостных стенах, ни в преданной армии, ни в льстивых придворных, ни в запуганных подданных. Мощь не меньшая, чем у принцессы-жабы, — и притом своя, не заимствованная.

Сама б такой стала, кабы не стремление вернуться в молодость, в любовь, в наивную уверенность, что все еще впереди.