Власть женщин. От Клеопатры до принцессы Дианы
Шрифт:
Как и в России, Шейна и ее муж устраивали в своем доме собрания сионистов, членов группы Poale Zion – «Рабочие Сиона». «Бесконечные разговоры о политике казались мне гораздо интереснее, чем все мои уроки. Еврейский национальный очаг, который сионисты хотели создать в Палестине, интересовал меня гораздо больше, чем политические события в самом Денвере и даже чем то, что тогда происходило в России», – вспоминала позже Голда Меир. Юная Голди не только посещала все собрания Poale Zion, но и работала во благо организации – выступала на митингах, обучала иммигрантов английскому, а местных – идиш. Хотя в члены Poale Zion принимали только с восемнадцати лет, Голди за особые заслуги приняли семнадцатилетней. На собраниях группы она познакомилась с обаятельным и образованным Моррисом Меерсоном, эмигрантом из Литвы: «Он, самоучка, знал такие вещи, о которых Шейна и ее друзья и представления не имели. Он любил, знал, понимал искусство – поэзию, живопись, музыку; он мог без устали растолковывать достоинство какого-нибудь сонета – или сонаты – такому заинтересованному и невежественному слушателю, как я». Неудивительно, что юная Голди влюбилась в него, но, поглощенная политикой, долго не могла ему признаться.
Вернувшись в родительский дом, Голди поступила в педагогический колледж. Вскоре Моррис приехал к ней: несмотря на противодействие семьи, они все же обвенчались 24 декабря 1917 года. Как вспоминают, одним из условий, на которых Голди соглашалась выйти замуж, было согласие Морриса уехать вместе с ней в Палестину. «Я знаю, что ты не так стремишься туда, как я, – сказала я ему, – но я прошу тебя поехать туда со мной», – писала она. Голди мечтала жить в палестинском кибуце, уверенная, что только там она по-настоящему сможет послужить делу сионизма. На вопрос, что было бы, если бы Моррис не согласился последовать за ней, она через много лет призналась: «Я бы поехала одна, но с разбитым сердцем».
Еще с семидесятых годов девятнадцатого века евреи стали приезжать в Палестину в надежде основать там свое государство: землю для их поселений покупали на деньги, собранные еврейскими общинами по всему миру, причем нередко цены были невообразимо завышены, а доставалась им бесплодная пустыня или гнилые болота. Переселенцы основывали кибуцы – сельскохозяйственные коммуны, основанные на принципах коллективного владения имуществом, равенства в работе и потреблении и на отказе от наемного труда. Один из таких кибуцев – Мерхавию, расположенную в Израильской долине, – Голди выбрала для своего будущего проживания.
Однако сразу уехать не удалось: шла Первая мировая война, и передвижение пассажирского транспорта было ограничено. Вместо отъезда в Палестину Голди, спустя всего две недели после свадьбы, отправилась в путешествие по стране – из оставшихся двух лет, которые они с мужем прожили в США до отъезда, половину времени она провела в разъездах по партийным делам: Голди то распространяла подписку на газету, то выступала на митингах, то как делегат от Милуоки присутствовала на Американском еврейском конгрессе. «Причина такой моей популярности, – писала Голда Меир, – была, думаю, в том, что я была молода, одинаково свободно говорила по-английски и на идиш и готова была ехать куда угодно и выступать без особой предварительной подготовки».
Лишь в мае 1921 года на пароходе «Покахонтас» Голда с семьей – муж, сестра с детьми, подруги и еще две дюжины олим – то есть репатриантов – отплыли в Палестину. Плавание само по себе было тяжелым испытанием: вода была плохая, еда – испорченной, корабль – неотремонтированным, из-за чего команда постоянно бунтовала, а капитан незадолго до прибытия то ли покончил с собой, то ли был убит кем-то из команды. В середине июля, после нескольких пересадок, бывшие американцы добрались до Тель-Авива.
В то время Тель-Авив, основанный в 1909 году как еврейский пригород Яффы, был еще весьма небольшим городом: в нем даже не было своей тюрьмы; зато имелись театр, гимназия, небольшой отряд полиции и водокачка. Большинство прибывших было разочаровано – жара, мухи, отсутствие зелени и воды вовсе не были похожи на обещанную «землю обетованную». Лишь Голди была счастлива – ее мечта начала сбываться. Она даже официально сменила имя с Голделе на Голду, чтобы отметить начало своей новой жизни.
Меерсоны подали заявление в кибуц Мерхавии, однако поначалу им отказали: жители кибуца справедливо полагали, что изнеженные американцы не выдержат тяжелого труда, тем более что первое время в Тель-Авиве Голда зарабатывала тем, что преподавала английский язык – для кибуцников это было явным подтверждением того, что она избалована и сторонится работы. Кроме того, в кибуц не хотели принимать супружеские пары: условий для детей там не было никаких. Но настойчивая Голда добилась того, что их приняли на испытательный срок: она собирала миндаль, ухаживала за птицей, работала на кухне и сажала деревья на окрестных скалах. Через несколько месяцев супругов Меерсон приняли в члены кибуца.
Пока Голда наслаждалась тем, что находится на земле свой мечты и трудится во славу будущего еврейского государства, Моррис проявлял все больше недовольства: ему казалось, что он интеллектуально деградирует, к тому же очень жесткие условия кибуцной жизни, где невозможно было уединиться и даже выпить стакан воды в одиночку, были для него слишком тяжелыми. Голду выбрали в члены правления, а затем делегатом на съезд кибуцного движения, а Моррис даже отказывался заводить в кибуце детей. Наконец, через два с половиной года кибуцной жизни он заболел – причем так серьезно, что Меерсонам пришлось покинуть кибуц и переехать в Тель-Авив, а оттуда – в Иерусалим, где Голде предложили работу в комитете гражданского строительства. Именно там у Голды наконец появились дети: в 1923 году она родила сына Менахема, а через три года дочь Сару. Моррис был счастлив и надеялся, что Голда наконец угомонится и займется детьми, но та никак не могла успокоиться: она даже пыталась вернуться с сыном в кибуц, но потом все же предпочла семью тому образу жизни, о котором так долго мечтала. Жизнь молодой семьи была как никогда тяжелой: «Несмотря на все надежды и добрые намерения, – писала Голда Меир, – четыре года, которые мы прожили в Иерусалиме, не только не обеспечили мне тихой пристани, которую, уверяла я себя, я готова была принять, а стали самыми несчастными годами моей жизни. Но не беспросветная бедность и даже не вечный страх, что дети останутся голодными, были причиной того, что я чувствовала себя несчастной. Главным тут было одиночество, непривычное чувство изоляции и вечное сознание, что я лишена как раз того, ради чего и приехала в Палестину». Голда боролась с нищетой, как могла: служила в комитете, держала прачечную, чтобы содержать семью, но этого было мало. В то время в Палестине в подобном положении находились многие: эмигрантов было гораздо больше, чем рабочих мест, и к тому же многие приезжали, не имея ни профессии, ни какого-нибудь образования. Чтобы помочь вновь прибывшим, были созданы различные комитеты – и в один из них, Женский трудовой совет, занимавшийся образованием и трудоустройством эмигранток, в 1928 году поступила на работу Голда, переехав для этого с детьми в Тель-Авив. Моррис остался в Иерусалиме. С одной стороны, это означало крах супружеской жизни Меерсонов: их брак и так трещал по швам, и теперь, поступив на работу на полный рабочий день, она признавала, что больше ничего не сможет сделать для его спасения. «Я горько жалею о том, – писала она в воспоминаниях, – что, хотя мы с Моррисом и остались супругами и любили друг друга до самой его смерти в моем доме в 1951 году (символично то, что я в это время была в отъезде), мне все-таки не удалось сделать наш брак удачным. Мое решение в 1928 году означало, что мы расстаемся, хотя окончательно мы расстались только десять лет спустя». С другой стороны, именно работа в Женском трудовом совете стала самой, наверное, важной ступенькой лестницы, по которой Голда поднялась к вершинам своей жизни. Она участвовала в международных конференциях, много разъезжала по стране и постепенно стала одной из самых известных женщин палестинской еврейской общины. Ничего удивительного, что она не раз представляла еврейские женские организации на различных съездах и конгрессах, проходивших в США или Англии: надо отметить, что Голда никогда не была сторонницей феминизма, как его представляют теперь: «Я не поклонница того феминизма, – писала она, – который выражает себя в сожжении лифчиков, ненависти к мужчинам или кампаниях против материнства». Она лишь считала, что женщины достойны идти по жизни рядом с мужчинами, получить равные политические права и право на достойную их работу и заработок. Голда Меир оставалась любящей матерью, а позже – заботливой бабушкой обожаемых внуков. Ее всю жизнь мучила вина за то, что она так мало внимания уделяла детям, тратя время на политику. «Вечное внутреннее раздвоение, вечная спешка, вечное чувство невыполненного долга – сегодня по отношению к семье, завтра по отношению к работе – вот такое бремя ложится на плечи работающей матери, – писала она. – Я знаю, что мои дети, когда были маленькими, много страдали по моей вине».
И в то же время Голда всегда оставалась настоящей женщиной. По воспоминаниям биографов, у нее было всего два платья, но при этом она никогда не знала недостатка в поклонниках. Ее биограф Ральф Мартин писал о ней: «Она была замечательной, очень хорошо выглядела, и всегда вокруг нее была некая атмосфера таинственности. Ее глаза были полны волшебства». А Яков Цур, дипломат и переводчик, вспоминал: «Голда умела завоевывать сердца. Общавшиеся с нею люди быстро попадали под обаяние ее естественности и простоты, ее таланта ясно и понятно излагать свои позиции…» Во время работы в Женском трудовом совете она познакомилась с Залманом Шазаром – выходцем из Белоруссии, прекрасным оратором, видным политиком и будущим президентом Израиля. Он стал не только учителем и соратником, но и – на много лет – любовником Голды, хотя и был женат. Так же среди жертв обаяния Голды называют «отца государства Израиль» Давида Бен-Гуриона и главу американских сионистов Генри Ментора, политика, будущего министра образования Израиля Залмана Арана и председателя Еврейского национального совета Давида Ремеза. Ремез любил Голду всю жизнь и много сделал для ее продвижения. Он отзывался о Меир как об обладательнице «огромной личной магии», а та не раз признавалась, что «любила его очень сильно». Даже жена Ремеза преклонялась перед харизмой и обаянием Голды Меир. Как писал Мартин, ее любили, потому что «она была достаточно сильной, чтобы показать свою слабость». И хотя о ее бурной личной жизни ходило немало слухов, все признавали, что ее многочисленные романы – как реальные, так и вымышленные – были лишь проявлением ее щедрой и страстной натуры. Голда всегда была готова идти до конца – и в ненависти, и в любви.
В 1934 году Голда стала членом Исполнительного комитета Гистадрута – еврейского профсоюза, ставшего со временем одной из влиятельнейших организаций Ишува, то есть еврейской общины Палестины. Голда занималась там социальными вопросами, и при этом сама она жила в условиях, которые могли привести в ужас любого: снимала комнатки без электричества и канализации, почти не имела личных вещей, питалась чем придется, а спала на кушетке в своем кабинете. В июле 1938 года она была послана на Эвианскую конференцию как еврейский наблюдатель – там обсуждался вопрос о еврейских беженцах, спасавшихся от нацистских преследований. Один за другим представители разных стран выступали с сочувственными речами, заканчивавшимися одним и тем же: их государства не могут принять евреев. Некоторые соглашались – на двести, сто, семьдесят человек. Лишь Доминиканская Республика обязалась принять сто тысяч евреев. Разочарованная Голда заявила журналистам: «Я надеюсь увидеть только одно до того, как я умру, – что моему народу больше не понадобятся выражения сочувствия».
Англия, обладавшая мандатом ООН на Палестину и жестко контролировавшая приток эмигрантов на Ближний Восток, накануне Второй мировой войны практически полностью перекрыла эмигрантам доступ на Землю обетованную: согласно Белой книге – отчету министра колоний Малькольма Макдональда британскому парламенту, – в Палестину допускались максимум 75 тысяч человек в год, и через пять лет поток эмигрантов должен был прекратиться полностью. Позиция Англии, не желавшей ссориться с арабскими государствами, которые категорически возражали против назревающего у них под боком еврейского государства, была понятна, но евреям от этого было не легче. Голда, как могла, боролась с такими жестокими условиями, обрекшими на смерть миллионы евреев в Германии и оккупированных территориях: например, она посетила лагеря беженцев на Кипре и, ужаснувшись тамошним условиям, убедила власти пропустить в Израиль детей. Когда английские войска задержали корабль с пятью тысячами евреев из Северной Европы, она лично поднялась на борт и уговорила солдат пропустить судно. Как признавался после этого инцидента секретарь Британского военного совета Альберт Спенсер, «Голда была самой одаренной женщиной, которую я встречал. Подобно мистеру Черчиллю, она находила простое решение любой проблемы».