Власть женщины
Шрифт:
Говоря эти слова, он впился глазами в ее лицо.
Трепет пробежал по ее губам, зеленые глаза на мгновение потемнели.
Он наклонился к ней, сжимая ее руки до боли.
— Тамара… Викентьевна… вы виноваты в его смерти?
Несколько секунд она с ужасом глядела на него, затем лицо ее стало по-прежнему спокойно, только ускоренное дыхание показывало волнение.
— Бедный, как мне его жаль! — ровным голосом сказала она. — Только напрасно вы так обвиняете меня, Осип Федорович, я не могу запретить любить
— Вы взяли у него не только сердце, но, не любя его, брали… и деньги, — весь дрожа, проговорил он.
Она сделала презрительную гримасу.
— Кто вам сказал? Этот сумасшедший мальчик тратил свои деньги на все, что угодно, но только не на меня. Если свет истолковывает это иначе и вы верите, я не стану оправдываться ни перед светом, ни перед вами.
— Вы принадлежали ему? — бросил Осип Федорович ей в лицо новое обвинение, более всех его мучившее.
В ее глазах выразился такой гнев и удивление, что он был обезоружен и замолчал.
Она пожала плечами и отвернулась.
Борясь с сомнениями, которые она в нем пробудила, Пашков встал и несколько раз прошелся по комнате.
Тамара Викентьевна сидела с опущенной головой, с лицом несправедливо обиженного ребенка.
Он остановился перед ней и смотрел не отрываясь, желая прочесть правду на этом прекрасном лице.
Она подняла на мгновение свои глаза, но тотчас опустила, оставаясь неподвижной.
— О, баронесса, как вы меня мучаете! — отчаянно вырвалось у него.
Она встрепенулась и поднялась с кресла.
— Я? Вас?.. — мягким голосом заговорила она. — Разве я могу, разве я хочу этого? Вы сами выдумываете себе муку и страдаете понапрасну. Вы любите меня и должны верить любимой женщине, — тише добавила она, кладя руку ему на плечо.
Он затрепетал от этих слов и прикосновения.
Лицо Тамары Викентьевны было так близко от его лица, что ее дыхание жгло его.
Он потупил глаза, не будучи в силах вынести изумрудного блеска ее глаз.
Она взяла его за руку и посадила на диван рядом с собой.
Кровь до боли стучала в его виски, он чувствовал, что терял самообладание.
— Вы любите меня, — повторила она нежным шепотом, — зачем же мучить себя и меня, отчего не быть нам счастливыми? Разве ты не видишь, не понимаешь, что и я люблю тебя.
Она склонилась к нему и обвила его шею руками. Он испустил болезненный крик и забыл, что он и где он.
Через мгновение он покрывал бешеными, страстными поцелуями ее губы, глаза, шею и, как безумный, повторял одни и те же слова:
— Я люблю тебя, я люблю тебя…
…Весть о самоубийстве графа Виктора Александровича Шидловского с быстротою электрического тока облетела все гостиные Петербурга.
Все симпатии были на стороне так безвременно погибшего юноши, и хор светских кумушек, имея во главе своей родственниц застрелившегося графа, с пеной у рта обвинял в этой смерти баронессу.
В одной из уличных газеток Петербурга появилось подробное романтическое описание этого самоубийства, украшенное фантазией не в меру поусердствовавшего репортера, где под прозрачными инициалами фигурировала, как героиня кровавого романа, баронесса фон Армфельдт.
Страшное обвинение, как ком снега под руками ребятишек, все увеличивалось и увеличивалось по пути.
На пышные, устроенные родными покойного графа Виктора Александровича Шидловского похороны собралось множество народа, две трети которого и не знали об его существовании.
Графа, признанного сумасшедшим, похоронили на новом кладбище Александро-Невской лавры.
При опущении гроба в могилу раздались рыдания нескольких истеричных дам и девиц.
Баронессы фон Армфельдт, конечно, не было, но Осип Федорович и Гоголицыны явились отдать последний долг.
Нечто странное переживал в своей душе Пашков во время этой печальной церемонии.
"Мертвый во гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий!" — все время вертелись в его уме слова поэта.
И, действительно, начало мирного сна несчастного графа почти совпало с началом пользования жизнью им, Осипом Федоровичем. Под последним он разумел обладание любимой женщиной.
На похороны графа он попал случайно.
Он встретил процессию, возвращаясь с одного визита, и какая-то сила потянула его пойти за гробом, быть может, та же сила, которая бессознательно побуждает преступника идти смотреть на свою жертву.
Он пошел и остался до конца.
Кругом себя он то и дело слышал имя баронессы и не только в устах представителей петербургских гостиных, но и в устах народа.
Между прочим до его ушей донеслась на кладбище беседа двух убого одетых старушек.
— И с чего это он, родимый, прикончился?
— С чего, все из-за нашей сестры… Тоже язвы есть, ехидны, к примеру взять моя золовушка…
— А она-то тут?
— Сказывают нет, притаилася…
— А ведомо кто она?
— Баронесса… Фамилию-то запамятовала, говорили из немок…
— Из немок… Так чего ждать от них… Известно, одно слово — немка…
— Это, голубушка, правильно… Совсем опутала, вишь, касатика… Как липку обобрала и свой портрет подарила… Он этот портрет-то приложил к сердцу, да и бац…
— Ахти, страсти, голубушка… А все же Бога в нем не было…
— Известно, коли бы Бог… Бес ворочал… Где немка, там бес.
— Прости Господи…
— Упокой его душеньку в селениях праведных…
Когда гроб опустили в могилу и засылали землей, Пашков с тяжелым чувством от всего виденного и слышанного возвратился домой.