Властелин колец
Шрифт:
Вдруг ни с того ни с сего посещения прекратились. Девять лет Фродо не видел Гэндальфа, ничего о нем не слыхал и уже не чаял услышать, уверившись в душе, что волшебник никогда не вернется и хоббиты его больше не занимают. Но в тот вечер, когда Сэм брел домой в сгущавшихся сумерках, Фродо вновь услышал знакомый стук в окно кабинета.
Фродо встретил старого приятеля с удивлением и нескрываемой радостью. Первым делом они внимательно оглядели друг друга.
– Надеюсь, у тебя все в порядке? — осведомился Гэндальф. — Я гляжу, ты такой же, как всегда, Фродо!
– И ты тоже не изменился, — ответил Фродо. Но про себя он отметил, что Гэндальф осунулся и постарел. Хоббит засыпал волшебника вопросами о его странствиях и о том, что творится в большом мире; постепенно они увлеклись беседой и просидели до петухов.
Утром, после позднего завтрака, Фродо и Гэндальф расположились в креслах у открытого окна кабинета. В камине пылал огонь, хотя особой нужды в этом не было — солнышко и так пригревало на славу, а ветер дул с юга. Все вокруг казалось удивительно свежим, в полях зеленела на солнце первая весенняя травка, на кончиках веток лопались почки…
Гэндальфу вспоминалась другая весна, восьмидесятилетней давности, когда Бильбо выбежал поутру из Котомки, не прихватив даже носового платка. С тех пор волшебник стал седым как лунь, борода и брови его еще сильнее закосматели, а лицо избороздили новые морщины, ясно говорившие о накопленной за эти годы мудрости и о многих, многих заботах. Но глаза смотрели, как прежде, ясно, и колечки дыма Гэндальф пускал с той же неистощимой выдумкой и с тем же удовольствием.
Волшебник молча курил, а Фродо морщил переносицу, размышляя. Даже сейчас, при утреннем свете, он ощущал тень, омрачившую ясное утро; виной тому были вести, принесенные Гэндальфом. Наконец хоббит нарушил тишину.
– Этой ночью ты начал говорить что–то странное о моем кольце, Гэндальф, — напомнил он. — Но потом вроде как спохватился — мол, о таких вещах лучше рассказывать при свете дня. Может, сейчас потолкуем? Ты намекнул, что кольцо очень опасно. Дескать, я даже представить себе не могу, насколько оно опасно. В чем же эта опасность?
– Опасностей несколько, — ответил волшебник. — Кольцо гораздо могущественнее, чем я смел предполагать поначалу. Видишь ли, оно легко овладевает тем, кому принадлежит, поглощая своего хозяина без остатка, так, что тот сам начинает принадлежать ему [75] . Изготовлено оно было в глубокой древности в Эрегионе вместе с другими эльфийскими кольцами [76] — можешь называть эти кольца волшебными, это недалеко от истины. Но эрегионские кольца — очень разные. Одни весьма могущественны, другие попроще. На тех, что попроще, эльфийские мастера набивали руку, пока наконец не достигли совершенства в этом деле. Для них кольца были игрушкой, но смертному, на мой взгляд, такие игры могут выйти боком! Что же касается Великих Колец, или Колец Власти, то они несут прямую гибель. Смертный, у которого хранится одно из Великих Колец, не может умереть, не взрослеет и не стареет, но зато и жизни в нем не
75
Символ Кольца соединил в себе множество смыслов и мотивов. Многим критикам в связи с этим приходило на память Кольцо Нибелунгов, на что Толкин всегда отзывался крайне резко. «Оба кольца круглые — вот и все сходство», — писал он в 1961 г. в издательство «Аллен и Анвин» (П, с. 306). «Это не совсем верно, — замечает Шиппи. — Мотив состязания в загадках, очистительный огонь, сломанное оружие, переходящее по наследству, — все это встречается и там (у Вагнера. — М.К. и В.К.), и здесь, у Толкина, не говоря уже о сквозной теме «Властелина Кольца и Слуги Кольца» (эта фраза является прямой цитатой из Вагнера). Однако Толкин был серьезно обеспокоен тем, что Вагнер работал с материалом, полученным «из вторых рук», в то время как сам он знал этот материал в подлиннике, — имеется в виду «Старшая Эдда» и средневерхненемецкая «Песнь о Нибелунгах»» (Шиппи, с. 220). В результате этого, полагал Толкин, Вагнер серьезно исказил древние традиции Севера. Правда, и в «Старшей Эдде» идет речь о приносящем беду кольце: Локи видел все золото, которое было у Андвари. Когда тот отдавал золото, он утаил одно кольцо, и Локи отнял его у Андвари. Карлик ушел в камень и сказал:
Золото это,
что было у Густа,
братьям двоим
гибелью будет,
смерть восьмерым
принесет героям;
богатство мое
никому не достанется.
(Пер. А.Корсуна, «Речи Регина», ст. 4–6)
Впоследствии проклятие исполняется (Сигурд убивает Регина, Регин замышляет зло на Сигурда — и все из–за злополучного золота). Мотив губительного сокровища встречается также во второй части «Беовульфа».
Несмотря на аналоги в древнейшей традиции, Кольцо, однако, вводит в текст книги понятия, совершенно чуждые миру древних, причем таких понятий сразу несколько. Шиппи (с. 104) пишет, что в качестве символа власти Кольцо как бы иллюстрирует знаменитый афоризм лорда Эктона, политолога и экономиста XIX в.: «Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». Как это теперь ни странно слышать, до него этой мысли не высказывал почти никто (если не выводить ее из Евангелия — из Третьего Искушения Христа, где сатана предлагает Иисусу: «Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее» (Лк., 4:6)). Кроме того, за сто лет до лорда Эктона похожую мысль, сообщает Шиппи, высказал Уильям Питт, премьер–министр Великобритании в 1766–1768 гг.: «Безграничная власть способна развратить того, кто обладает ею», хотя в этой формулировке еще нет жесткости лорда Эктона. Лорд Эктон добавлял: «Великие люди — почти всегда плохие люди». В средневековье, утверждает Шиппи, такую мысль сочли бы кощунством или извращением. Существующая по этому поводу англосаксонская поговорка «Дай человеку власть — и он покажет, кто он таков на самом деле» имеет совсем другой смысл: здесь подразумевается, что власть «выставляет напоказ» дурные и хорошие свойства человека, но ни слова не сказано о том, что под воздействием власти в человеке что–то изменяется… Итак, Кольцо ставит перед жителями Средьземелья тем более болезненную и трагическую проблему, что они–то живут отнюдь не в двадцатом веке! Некоторые из героев — на свою погибель — оказываются в итоге неспособными выйти за пределы «архаически–героического» мироощущения древнего эпоса и терпят поражение (см. прим. к гл. 3 ч. 2 кн. 1 …и, поднеся его к губам, протрубил в него).
Если вчитаться внимательно, продолжает Шиппи (с. 106), в концепции Кольца можно обнаружить существенные противоречия. Гэндальф говорит, что Кольцо «легко» овладевает своими хозяевами, а позже мы узнаем, что чары Кольца действуют и на расстоянии — достаточно допустить в сердце желание завладеть им. Однако Бильбо владеет им много лет и почти не изменяется, Фродо — тоже, Гэндальф, по–видимости, без труда преодолевает искушение и отказывается от Кольца — словом, примеров несоответствия можно найти множество. Однако все противоречия разрешаются, если ввести такой анахронизм, как «наркотическая зависимость», пишет Шиппи. Голлум, по сути, ничем не отличается от «законченного наркомана», который отчаянно сражается за очередную «дозу», хотя знает, что она убьет его. Понятен и запрет Гэндальфа пользоваться Кольцом — если употребить наркотик несколько раз, может развиться «привычка», зависимость. Бильбо и Фродо «переносят» Кольцо сравнительно легко, а один из персонажей (гл. 5 ч. 4 кн. 2) оказывается в силах добровольно расстаться с Кольцом (на ранних стадиях наркомания излечима). А можно «сесть на иглу» и с первого раза, если не противопоставить наркотику усилия воли… Как и от страсти к наркотикам, усилием воли от Кольца можно еще отказаться и «после второго раза», но в дальнейшем воля уже бессильна — как и с наркоманией, ибо это болезнь, а не просто нарушение норм морали. Так и с Кольцом… Обвинения некоторых современных Толкину критиков — дескать, автор ВК бежит от мира реального в мир выдуманных детских сказок — оказываются беспочвенными: «жгучие проблемы современности» вторгаются в Средьземелье на каждом шагу — просто Толкин отказывается считать их исключительно «современными». «Новых» проблем нет вообще… Зло всегда одинаково, и набор его «приемов» не меняется. Это — часть кредо Толкина.
В письме к Р.Бир от 14 октября 1958 г. (П, с. 278) Толкин пишет: «…Единое Кольцо… это, конечно же, мифологема, хотя сказочный мир, в котором оно существует, описан в более или менее исторических красках. Кольцо Саурона — это всего лишь один из способов показать с помощью мифа те случаи, когда жизнь или сила передоверяются какому–нибудь внешнему предмету, который можно отнять или уничтожить с самыми печальными последствиями для прежнего владельца. Если бы я принялся «философствовать» по поводу этого мифа… я сказал бы, что с его помощью обычно указывают на одну простую истину. Чтобы использовать силу и могущество… их надо применить; чтобы они принесли какие–то плоды, их надо каким–то образом проявить, вывести вовне — а это в большей или меньшей степени неизбежно ведет к тому, что они выходят из–под непосредственного контроля хозяина. Если человек желает «властвовать», он вынужден завести себе подданных, которые существуют отдельно от него. Но тогда и он начинает от них зависеть…» В другом письме, к сэру Стенли Анвину (31 июля 1947 г., П, с. 121), говорится: «Встречаясь в истине, Аллегория и Повесть, конечно же, неизбежно пересекаются. Поэтому единственной по–настоящему содержательной аллегорией приходится считать жизнь, а единственная до конца ясная повесть — это аллегория… чем «аллегория» лучше, содержательней, тем проще читать ее как «повесть» (story); в то же время, если повесть сплетена искусно и ткань ее достаточно плотна — облегчается задача тех, кому угодно видеть в ней аллегорию. Все дело в том, что эти подходы берут исток в противоположных посылках. Если Вам нравится, Вы, конечно, свободны усматривать в Кольце аллегорию всего нашего времени, аллегорию неизбежной судьбы, постигающей в конце концов все попытки победить злую силу при помощи силы. Но всякая сила — магическая, механическая ли — всегда работает по одному и тому же принципу, всегда приводит к одному и тому же итогу. Нельзя написать повести даже о самом что ни на есть завалящем с виду магическом кольце, не вызвав к действию этот закон, если только автор принимает свое кольцо всерьез и дает повести идти так, как если бы это кольцо существовало на самом деле…»
76
Кольца Власти были выкованы эльфами Эрегиона с помощью Саурона (см. прим. к этой гл., ниже), точнее, его знаний. Эльфы Эрегиона — одни из тех эльфов, которые не ушли на Запад, даже когда это стало возможно. В письме к М.Уолдмену Толкин пишет об этом так: «В промедлении эльфов последовать совету не было ничего существенно дурного — просто они печалились при мысли о разлуке с землями смертных, хранящими память о прежних героических деяниях. Но вся беда в том, что они хотели «сберечь пирог и в то же время съесть его». Они хотели мира, благословения и ясной памяти о Западе — и в то же время собирались жить на обычной земле, сохраняя высокое положение и превосходство над Лесными эльфами, гномами и людьми, — ведь это было совсем не то, что сразу оказаться на нижней ступени иерархии Валинора. Так эльфы подпали «увяданию», через призму которого и воспринимали изменение времен (а то, что времена меняются, для мира, над которым светит Солнце, является непреложным законом). Эльфы стали печальны, а их искусство, как мы сказали бы, приобрело налет антикварности, не отличаясь в этом от прочих их действий. Труды эльфов уподобились усилиям бальзамировщиков, в эльфах по–прежнему теплились старая сердечная привязанность к этой земле и стремление залечить ее раны. Мы узнаем о целом королевстве эльфов, которые не уехали: оно располагалось на крайнем северо–западе… возглавлял это королевство Гил–галад. Узнаем мы и о других эльфийских поселениях, таких как Имладрис (Ривенделл) Элронда и Эрегион (у восточных подножий Туманных Гор, примыкавших к Морийским Копям, главному из гномьих царств ВЭ). Там между обычно враждебными племенами (эльфов и гномов) в первый и последний раз завязалась дружба, и кузнечное дело достигло наивысшей точки в своем развитии… Но многие из эльфов уже в то время начинали прислушиваться к Саурону. Тогда он был еще красив внешне, и пути его, казалось, какое–то время шли почти параллельно путям эльфов, а именно — и он, и они, по всей видимости, пеклись об одном и том же — о восстановлении разоренных земель. Саурон нащупал у эльфов слабое место, когда предложил им сотрудничество: помогая друг другу, говорил он, можно было бы вместе сделать Западное Средьземелье прекрасным, как сам Валинор. На самом деле это было замаскированным выпадом против богов, подначкой, дерзким намерением установить свой собственный, независимый рай… Гил–галад отверг все нашептывания Саурона; так же поступил и Элронд. Но в Эрегионе начались поистине грандиозные работы, и эльфы ближе, чем когда бы то ни было, подошли к пропасти падения в «магию» и «машинность». С помощью знаний Саурона они создали Кольца Власти («власть», где бы это слово у меня ни встречалось, носит оттенок грозный, зловещий — если речь не идет о Божьей власти, или власти «богов»).
Основной способностью Колец (всех без исключения) была способность предотвращать или замедлять разрушение временем (что казалось эльфам особенно ценным — ведь они обречены были из века в век терять и печалиться); Кольца помогали сохранить неизменным желанное и любимое или хотя бы подобие желанного и любимого. Идея эта к традиционным эльфийским, конечно, близка. Но Кольца также усиливали естественные возможности самого их обладателя, привлекая, таким образом, к делу «магию», — а здесь уже недалеко было до греха и помыслов о мировом господстве. У Колец были еще и другие способности, идущие уже почти напрямую от Саурона (или «Некроманта», как он именуется в «Хоббите», на страницы которого сей персонаж бросает лишь мимолетную тень–предупреждение), — например, способность делать материальные тела невидимыми, и видимыми — вещи незримого мира.
Эльфы Эрегиона сделали Три Кольца исключительно прекрасными и наделили их величайшей силой, заимствовав ее в основном из силы собственного воображения и направив эту силу на сохранение красоты в мире. Их Кольца не были «кольцами–невидимками». Но Саурон тайно, с помощью сил Подземного Пламени, выковал в своей Черной Стране еще и Единое Кольцо, Кольцо Власти, которое соединяло в себе силы всех других Колец и контролировало их так, что его владелец мог читать мысли тех, кто ими пользовался, управлять всем, что бы они ни делали, и в конце концов окончательно порабощал их. Саурон, однако, не принял в расчет мудрость эльфов и тонкость их ума. Как только он задумал создать Единое, им тотчас же стало об этом известно; они разгадали его тайные цели, испугались и спрятали Три Кольца, да так, что Саурон никогда не проведал, у кого они; таким образом, Три избежали порчи. Остальные Кольца эльфы попытались уничтожить.
В войне, разыгравшейся вследствие всех этих событий, Средьземелье — особенно в западной его части — претерпело новое разорение. Захвачен и разрушен был Эрегион; многие из Колец Власти оказались у Саурона, и он отдал их тем, кто захотел их взять, — из тщеславия или из жадности, все равно. Благодаря этому Саурон полностью закабалил их. Отсюда идет тот древний стих, который служит лейтмотивом ВК… Таким образом, Саурон становится почти что самым могущественным лицом в Средьземелье. Эльфы еще держатся, но только в тайных, неизвестных Саурону долинах и лесах, а последнее Эльфийское Королевство Гил–галада жмется теперь к самой окраине Западных Земель, ближе к морю. Элронд Полуэльф блюдет Имладрис (Ривенделл), из которого он создал что–то вроде зачарованного святилища… Но у Саурона — власть и господство над все умножающимися ордами Людей, которые не имели контакта с эльфами и, через них, с истинными, не падшими Валар(ами) (о Валар(ах) см. прим. к гл. 3 этой части, Гилтониэль! О Элберет! — М.К. и В.К.). Правит своей растущей империей Саурон из большой черной башни Барад–дур, что находится в Мордоре рядом с Огненной Горой, и при нем — Единое Кольцо… Однако, чтобы достичь желаемого, Черному Властелину приходится вложить в Единое довольно большую часть своей силы, от начала ему присущей, — это для мифов и сказок вообще мотив частый и весьма важный. Пока Черный Властелин носит Кольцо, его сила на земле возрастает. Но даже если Кольцо лежит спокойно и на палец не надето, сила, в него вложенная, существует и продолжает находиться в определенном отношении к своему «источнику»; поэтому сказать, что Саурон, пожертвовав частью силы, «умалился», было бы неверно. Он не умалится… если только кто–нибудь другой не захватит Кольц'a и не окажется под его влиянием. Случись так — новый владелец (если он натура достаточно сильная и героическая) может бросить вызов Саурону и стать хозяином всего, что тот узнал или сделал с момента создания Кольца, — и, таким образом, свергнуть его и занять его место. Получалось, что при общей расстановке сил после попытки (в основном неудавшейся) поработить эльфов и установить контроль над умом и волей своих рабов у Саурона оставалось слабое место. Была у него, кроме этого, и еще одна уязвимая точка: если бы Единое Кольцо было уничтожено, то вложенная
77
Кроме традиционных сказочных и исторических составляющих Кольца легко читаются и христианские мотивы, определяющие этот символ. Это далеко не натяжка. Толкин писал о ВК (Р.Муррэю, 2 декабря 1953 г., П, с. 172): «Конечно же, ВК — религиозная, католическая книга. Я осознал это, только когда ее закончил, и пересмотрел впоследствии под новым углом зрения. Именно тогда я убрал из текста все упоминания о культах и религиозных ритуалах… ибо религиозный элемент растворен в самом повествовании и его символах».
Кольцо — основной символ ВК, и для его понимания необходимо иметь в виду тот набор смежных христианских ассоциаций, который ему сопутствует. Отправляясь в путь, Фродо надевает цепочку с Кольцом на шею; в итоге Кольцо начинает напоминать нательный крест. Из этого сходства можно сделать много выводов. Среди прочего нательный крест символизирует у христианина его личный путь на Голгофу с крестом своих страданий и своей греховности. Самый святой и безупречный человек несет крест первородного греха — наследства, полученного им через своих предков от Адама (ср. гл. 5 ч. 4 кн. 2, где Фарамир называет Кольцо «наследием»; Фродо также получает Кольцо по наследству); долг христианина — донести свой крест до Голгофы, где Христос уничтожает грех, принимая его на себя, а христианин «сораспинается» Христу — т.е. добровольно принимает на себя страдания во имя искупления своих и чужих грехов. Это может происходить в течение всей его жизни. Первородный грех является причиной всего зла, которое совершает в своей жизни человек; это нечто одновременно чуждое человеку и вместе с тем настолько с ним сросшееся, что он может прожить всю жизнь и не заметить его. Грех, живущий в человеке, т.е. имеющий, как и Кольцо, какую–то свою странную жизнь, подчас толкает человека на такие поступки, которых сам он никогда не совершил бы. Это нечто, от чего трудно отделаться и от чего трудно прежде всего захотеть отделаться. Согрешив, особенно согрешив сознательно, ради своей выгоды, человек может добиться власти, денег, положения в обществе, — но совершённый грех мало–помалу разъедает его личность и приводит его к гибели, отдавая во власть темных сил ада. Если же человек решается «отдать» свой грех Христу через исповедь Богу и причастие Его искупительной жертве — грех отделяется от человека, человек спасается от греха. П.Флоренский <<Здесь и далее христианский подтекст ВК выявляется нами прежде всего с помощью православной традиции, хотя Толкин был католиком. Объясняется это двумя причинами: 1) внутренним созвучием Толкина некоторым православным мыслителям, которое поистине достойно удивления, так как Толкин, кажется, никогда с православием не сталкивался; 2) памятуя о том, что читателю предлагается русский перевод, представляется уместным использовать для комментария — а комментарий тоже своего рода перевод, только не слов, а имен и понятий — местную традицию представления этих понятий. Возможно, кто–нибудь отыщет примеры, где Толкин противоречит православной традиции; но нам кажется — уместнее начать со сходства.>> пишет: «…Никакое таинство не делает греха негрехом: Бог не оправдывает неправды. Но таинство отсекает греховную часть души и ставит ее, пред принимающим таинство, как НИЧТО… а субъективно — как самозамкнутое зло << Кольцо — самый очевидный символ для этого!>> (курсив наш. — М.К. и В.К.), направленное на себя, — как кусающий себя Змей: так изображается Диавол на старинных росписях Страшного Суда. Грех делается отделенным от согрешившего, самостоятельным и на себя обращенным актом; действие его на все внешнее равно абсолютному нулю. В таинстве покаяния, именно, делаются для нас реальными слова Шестопсалмия: «Как далеко отстоит Восток от Запада, так удалил Он от нас беззакония наши»». Все силы отрезанного покаянием греха смыкаются на себя. Вот почему Отцы церкви неоднократно указывали, что признаком действенности таинства покаяния служит уничтожение притягающей силы прощенного греха (СиУ, с. 220). В примечаниях к этой странице СиУ о.Павел приводит слова из книги архимандрита Сергия «Православное учение о спасении» (Серг. Посад, 1895): «Грех после исповеди в полном смысле удаляется от человека, уничтожается в нем, перестает быть частью его внутреннего содержания…»
Таким образом, Кольцо и мотив уничтожения Кольца вызывают в памяти несение креста, уничтожение греха, возвращение греха в огонь, откуда он явился. У Толкина нет прямых аллегорий, и поэтому принять эту трактовку как однозначную нельзя; однако интересно, что Флоренский, развивая свою мысль о грехе, приходит к понятию невидимости (с. 178). «Грех есть то средостение, — пишет он, — которое Я ставит между собою и реальностью, — обложение сердца корою. Грех есть непрозрачное, — мрак, — мгла, — тьма, почему и говорится: «Тьма ослепила ему очи», и еще великое множество речений Писания, где «тьма» синонимична «греху». Грех в своей беспримесности, предельном развитии, т.е. геенна — это тьма, беспросветность, мрак… Ведь свет есть являемость реальности; тьма же, наоборот, — отъединенность, разрозненность реальности — невозможность явления друг другу, невидимость друг для друга. Самое название Ада или Аида указывает на таковой, геенский разрыв реальности, на обособление реальности, на солипсизм, ибо там каждый говорит: «solus ipse sum!» (Я один! — лат.) (Ср. с манерой говорить, свойственной Голлуму, — «Хоббит», гл. 5, а также гл. 1–2 ч. 4 кн. 2 и далее. — М.К. и В.К.). В самом деле, греческое «адис», «аидис», «айдис» — первоначально «афидис» <У Флоренского все греческие слова приводятся в греческом написании.> — происходит от фид (= русскому вид), образующего глагол ид–эйн, «вид–еть», — и отрицательной, точнее, лишительной частицы — «а» privatum». К этим строкам Флоренский приводит также в качестве примечания такие слова Григория Нисского из трактата «О душе и воскресении»: «…и кажется мне, что именем ада… — в котором, как говорят, находятся души, и у язычников и в Божественном Писании не иное что означается, как переселение в темное и невидимое», — и добавляет к этим словам: «Ад — это то место, то состояние, в котором нет видимости, которое лишено «видимости», которое не видно и в котором не видно. Аид — Без–вид, как говорит Платон: «…В Аиде, я называю невидимое…», или, как определяет его Плутарх, «…невидимое и незримое»; а Гомер говорит о «туманном мраке» Аида». Здесь отец Павел делает еще одно примечание: «Эти представления о состоянии греховном несомненно имеют какую–то связь с переживаниями некоторых неврозов. Так, при неврозе…. получившем название «мозгово–сердечной невропатии», больным кажется, будто они «отделены от всего мира»…»
– Какой ужас! — еле вымолвил Фродо.
Вновь наступило долгое молчание. Из сада доносилось пощелкивание садовых ножниц — это Сэм Гэмги подстригал лужайку.
– Ты давно это знаешь? — спросил наконец Фродо. — И что было известно Бильбо?
– Он знал не больше, чем рассказал тебе. В этом я уверен, — сказал Гэндальф. — Он никогда не завещал бы тебе ничего опасного, даже зная, что я буду о тебе заботиться. Он ценил кольцо за его красоту и при случае извлекал из него определенную пользу — вот и все. Если что и настораживало его, то не кольцо, а странности, которые он замечал в самом себе. Он сказал мне, что кольцо все больше его «донимает», и постоянно беспокоился о нем, но винить в этом само кольцо ему и в голову не приходило. Правда, от него не укрылось, что за этой штукой нужен глаз да глаз. «То оно легче, то тяжелее, то растянется, то сожмется, а иногда хлоп — и само соскользнет с пальца, хотя только что сидело как влитое…»
– Да, в прощальном письме он меня предупреждал об этом, — вспомнил Фродо. — Я решил повесить кольцо на цепочку и с тех пор отдельно не держу.
– Весьма благоразумно, — одобрил Гэндальф. — Но Бильбо нимало не догадывался, что именно кольцо продлило ему жизнь. Он считал, что просто крепок от природы, и очень этим гордился. Но в последнее время он потерял покой и почувствовал: что–то неладно. «Я стал прозрачный и тонкий»,– так он выразился. А это верный знак, что кольцо уже начинало им овладевать.
– Так ты давно это знаешь? — повторил свой вопрос Фродо.
– Давно ли?.. Я знаю много такого, что ведомо только Мудрым, Фродо. Но если ты имеешь в виду именно это кольцо — пожалуй, я и сейчас еще не знаю ничего доподлинно. Осталось провести одно, последнее испытание. Но я почти уверен в его исходе. Когда у меня впервые мелькнула эта догадка? — Волшебник задумался, припоминая. — Постой, постой… Бильбо нашел кольцо, когда Белый Совет изгнал из Чернолесья темную силу, перед самой Битвой Пяти Воинств. Сердце мое тогда омрачилось, хотя я и не понимал, почему мне так страшно. Я без конца задавался одним и тем же вопросом: каким образом к Голлуму попало одно из Великих Колец? То, что это Кольцо — Великое, я понял сразу. Впоследствии я услышал от Бильбо странную историю о том, как он якобы «выиграл» это колечко [78] , но особого доверия эта история у меня не вызвала. Когда же мне удалось вытянуть из твоего дядюшки истину, стало ясно, что он изо всех сил пытается доказать свое право на это кольцо. Сомнений не было. Он вел себя точь–в–точь как Голлум с его «деньрожденным подарочком». И Бильбо, и Голлум лгали, но лгали так похоже, что я не мог не встревожиться. Очевидно, кольцо обладает какой–то недоброй властью над своим владельцем и пускает ее в ход сразу, без проволочек. Это стало для меня первым серьезным предупреждением. «Дело неладно», — подумалось мне. Я не раз втолковывал Бильбо, что такими кольцами пользоваться опасно, но он каждый раз со мной спорил и страшно кипятился. Что я мог сделать? Отобрать кольцо? Но это принесло бы еще больше вреда, и к тому же никто мне такого права не давал. Оставалось ограничиться ролью наблюдателя — и выжидать. Стоило, наверное, посоветоваться с Саруманом Белым [79] , но всякий раз что–то меня удерживало.
78
В первоначальной версии «Хоббита» кольцо доставалось Бильбо несколько иным способом, чем в поздней редакции. Голлум и Бильбо играли в загадки на других условиях: в случае выигрыша Голлума Бильбо все равно ожидала участь быть съеденным, а вот в случае выигрыша Бильбо Голлум обещал тому волшебное колечко и в придачу — вывести его наружу (см. прим. к «Хоббиту», гл. 5). В ВК Толкин представил эту версию как выдумку Бильбо, находившегося под влиянием Кольца и желавшего скрыть тот не вполне безупречный способ, каким он завладел Кольцом на самом деле. Исходя из того, что говорится о Кольце в ВК, Голлум не мог ни предложить Бильбо колечко, ни тем более отдать. В ранней же версии Голлум действительно собирался отдать Кольцо хоббиту; не обнаружив своего сокровища на острове, Голлум даже приносит Бильбо извинения!
79
Саруман Белый — один из пятерых волшебников Средьземелья (подробнее см. прим. к гл. 2 ч. 2 этой книги, Саруман).
– А кто такой Саруман? — спросил Фродо. — Я о нем никогда не слышал.
– Ничего удивительного, — ответил Гэндальф. — Хоббиты его не занимают. По крайней мере до последнего времени не занимали. Среди Мудрых он считается одним из величайших. Он — глава нашего братства и старший в Совете [80] . Знания его необъятны, но необъятна и гордыня, и он не терпит, когда вмешиваются в его дела. Эльфийские кольца, большие и малые, — та область Предания, которую он считает своей. Он долго изучал все, что касается колец, надеясь отыскать утерянный секрет их ковки. Когда вопрос о кольцах всплыл на Совете, Саруман немного поделился с нами своим знанием, но то, что он сказал тогда, скорее опровергало мои страхи, чем подогревало их. Поэтому подозрения мои улеглись — но не до конца. Я по–прежнему ждал и смотрел, что будет. Тем более что Бильбо на первый взгляд благоденствовал. Годы шли и шли себе… но его как будто не задевали. Он совсем не старился… И вот на сердце мне снова легла тень. Но я говорил себе: «Со стороны матери у него в роду одни долгожители. Время еще есть. Жди!» И я ждал. Ждал до той самой ночи, когда он ушел из дому. Той ночью он наговорил и сделал столько странного, что теперь никакой Саруман уже не сможет меня убаюкать. Я удостоверился: от кольца исходят темные, гибельные чары… Минувшие с тех пор годы я потратил на поиски истины.
80
Белый Совет был впервые созван, когда возникло подозрение, что в Чернолесье поселился не кто иной, как Саурон. Произошло это одновременно с путешествием Бильбо. «В Совет вошли: Элронд, Галадриэль, Кирдан и другие Властители–Элдары (см. прим. к гл. 1 ч. 2 этой книги), а с ними — Митрандир и Курунир (Гэндальф и Саруман)» (Сильм., с. 162). Галадриэль предлагала избрать Гэндальфа главой Совета, но тот отказался, отговорившись тем, что не хочет ничем себя связывать, и тем, что не имеет постоянного дома.
– Но ведь непоправимого не случилось? — в тревоге спросил Фродо. — Он когда–нибудь исцелится? Найдет покой, я хочу сказать?
– Ему полегчало сразу же, — заверил Гэндальф. — Но о Кольцах и о том, на что они способны, все знает только один на свете Кольцевед, а о хоббитах, насколько мне известно, всей правды не знает никто. Из Мудрых в хоббичьем Предании сведущ только я один. Хоббитоведение — заброшенная и очень мало разработанная область знаний, но она сулит немало открытий. С виду они податливее масла, эти хоббиты, но, если копнуть поглубже, не уступят в твердости старому заскорузлому корню. Я–то думаю, что некоторые из них могут сопротивляться Кольцу гораздо дольше, чем полагают Мудрые. Словом, мой совет — не тревожься за Бильбо. Конечно, он держал у себя Кольцо очень долго и часто пользовался им, так что пройдет немало времени, прежде чем чары выветрятся, — например, он не скоро еще сможет спокойно смотреть на Кольцо. И все же ничто не мешает ему мирно и счастливо прожить еще много лет. Отдав Кольцо, он разорвал связующую нить и больше ему не подвластен. Ведь он оставил его сам, добровольно, а это главное. Короче, за нашего дорогого Бильбо можно больше не переживать. Теперь я отвечаю за тебя, Фродо. О тебе я думаю неотступно с тех самых пор, как ушел Бильбо, о тебе и обо всех твоих собратьях–хоббитах, таких славных, нелепых, беспомощных! Если Темная Сила поглотит Заселье, это будет для мира тяжким ударом. Он много потеряет, если добряки Булджеры, весельчаки Дудельщики, тугодумы Боффины, Перестегинсы и все прочие, не говоря уже о невообразимых чудаках Бэггинсах, превратятся в рабов.
Фродо содрогнулся.
– Но с какой стати? — пролепетал он. — И зачем тому, кто правит Темной Силой, такие рабы?
– Сказать по правде, я думаю, что до сей поры — до сей поры, повторяю,– он вас попросту не замечал. Скажи ему за это спасибо, но теперь покою конец. Как слуги вы ему не нужны, у него есть другие, не чета вам. А вот забыть про вас он теперь не забудет. Счастливые хоббиты, гуляющие на воле и делающие что им вздумается, ему не по нраву. Он предпочитает жалких рабов. Не забудь еще, что он зол на вас и жаждет отмщения!