Властитель Бембибре. Последний тамплиер Испании
Шрифт:
– Святой отец, – перебил его дон Альваро, – вы знаете, с каким уважением я отношусь к вам и к вашему святому облачению, но ради бога и во имя мира позвольте нам продолжить наш путь. Я не хочу запятнать свою душу кровью жреца Всевышнего.
– Горячий юноша, который не уважает даже святости дома господня, – ответил монах, – как ты мог подумать, что я не опасался твоих неразумных поступков и не попытался бы дать им отпор?
– И сделали вы это совершенно напрасно, – ответил дон Альваро, заскрежетав зубами, – какое право у вас есть на эту даму или на меня?
– Донья Беатрис, – ответил
Тогда дон Альваро соскочил с коня, вложил меч в ножны и, попытавшись успокоиться, сказал ему:
– Вы же видите, святой отец, что все дороги к примирению и взаимному согласию закрыты. Никто больше чем вы не может судить о моих намерениях, поскольку несколько дней назад я открыл вам свою душу, как если бы говорил с вами на исповеди, так будьте же великодушны, защитите страдающих и помогите беглецам, не сворачивайте с пути добродетели и не разрушайте надежду двух душ, которые вновь соединило то же самое чувство, что зародилось в них до разлуки.
– Вы силой похитили благородную девушку из убежища, где она была под защитой, а это чудовищный поступок и в глазах Бога, и в глазах людей.
Тогда донья Беатрис вышла вперед и со своей обычной очаровательной скромностью мягко сказала:
– Нет, отец мой, я сама просила его о помощи, положившись на его храбрость, и сама бросилась в его объятья. И вот я здесь.
Потом она быстро, но при этом горячо и страстно пересказала события в комнате для приемов в монастыре, свое отчаяние, свои сомнения и тревоги и, вдохновленная этим рассказом, в заключение, в отчаянии схватившись за образок монаха, воскликнула:
– Святой отец, освободите меня от моего отца, освободите меня от этого несчастного, у которого я украла его покой, а более всего – освободите меня от меня самой, поскольку мой разум окружен мраком и моя душа сбилась с пути в бездне страданий, что меня окружают столько времени.
Все погрузились в глубокое молчание, пока аббат не прервал его своим тревожным хриплым голосом, хотя и дрожащим из-за невольной нежности, которую он испытывал:
– Дон Альваро, – сказал он, – донья Беатрис останется со мной, чтобы вернуться в свой монастырь, а вы вернетесь в Бембибре.
– Чтобы попытаться вырвать ее из моих рук, вы должны прежде отобрать мою жизнь. Позвольте нам ехать нашей дорогой и, если вы не хотите содействовать делу любви, не провоцируйте гнев тех, кто уважал вас даже в вашей несправедливости. Отойдите, говорю я вам, или клянусь, я снесу все на своем пути, включая само святейшество вашей персоны.
– Несчастный! – ответил старик. – Твоя душа ослеплена безумным обожанием этого создания. Срази меня, и моя кровь будет преследовать тебя, взывая к отмщению, как кровь Авеля.
Дон Альваро, вне себя от гнева, приблизился, чтобы вырвать донью Беатрис из рук аббата, готовый, если понадобится, прибегнуть к насилию, но тут она вмешалась и спокойно произнесла:
– Остановитесь, дон Альваро. Все это было не более чем сон, но сейчас я проснулась и хочу вернуться в Вильябуэну, откуда никогда и не должна была уезжать.
Оцепенев
– Так-то вы решили?
– Именно так я и решила, – ответила она.
– Донья Беатрис! – воскликнул дон Альваро таким тоном, словно тысячи мыслей одновременно беспорядочно метались в его душе, и, будто так и не доверившись своим силам, он смог лишь сказать:
– Донья Беатрис… прощайте!
И поспешно направился к своему коню.
Несчастная девушка разразилась горькими рыданиями, как будто в это мгновение оборвалась единственная нить, связывающая ее со счастьем. Тогда настоятель, проникшись состраданием, стремительно подошел к дону Альваро и, схватив его за руку, как будто вопреки своему желанию, подвел его к донье Беатрис.
– Вы не уедете таким образом, – сказал он, – я не хочу, чтоб вы уезжали с сердцем, полным ненависти. Неужели у вас нет веры ни в мои седины, ни в клятву вашей дамы?
– У меня осталась только вера в копья мавров и в то, что Бог дарует мне смерть истинного рыцаря и христианина.
– Послушай, сын мой, – добавил монах с большей нежностью, чем можно было ожидать от его мрачного и сурового характера, – ты заслуживаешь более счастливой судьбы, и одному богу ведомо, как меня печалят твои страдания. Большой счет предъявит суд его тем, кто разрушает творение божье. Поскольку здесь я – его посланник и исполнитель духовной воли, я не позволю вам участвовать в этой злополучной кампании, источнике ваших несчастий. Я видел, чем тебе приходится расплачиваться за своё благородство, и во мне ты всегда найдешь поддержку. Ты одинокая и заблудшая овца, но я тебе подставлю свое плечо и дам тебе утешение.
– А я, – сказала донья Беатрис, – здесь, перед служителем алтаря, еще раз дам вам клятву, которую уже давала, и меня не заставит ее нарушить даже проклятие моего отца. О, дон Альваро! Ну почему вы хотите расстаться со мной в таком гневе? Неужели те мучения из-за вашей любви, от которых я страдала и страдаю сейчас, ничего не значат для вас? Это и есть то доверие, с которым вы относитесь к моим нежным чувствам? Разве вы не видите, что если моя решимость пошатнулась, то это потому, что мои силы слабеют, а мой разум помутился от всех мучений, от которых я бесконечно страдаю, я, несчастная женщина, брошенная всеми, без какой-либо другой поддержки кроме Бога и вас?
Злость дона Альваро превратилась в нежность, когда он понял, что их разоблачение аббатом вызвано его отеческой заботой, а неожиданная перемена решения доньи Беатрис сменилась на ласковые возражения. По натуре своей он был мягким и сдержанным, и эта вспышка ярости и жестокости, случившаяся минуту назад, была следствием тех неудач и разочарований, которые его окружали со всех сторон.
– Вам хорошо известно, досточтимый сеньор, – сказал он аббату, – что мое сердце не свернуло с тропы уважения, но людская несправедливость толкнула меня на этот поступок. Они хотели похитить ее у меня, а это – невозможно, но если вы обещаете выступить посредником и вызоветесь сделать так, чтобы этот отвратительный брак не состоялся, я уйду отсюда, как если бы услышал слово самого Господа Бога.