Властители и судьбы

Соснора Виктор Александрович

И тогда Язон сказал:

— Был в Элладе поэт. Орфей. Он был сдержан и невозмутим. У него было треугольное лицо большой птицы. Я не понимал Орфея. Когда я подготовил свой парус к отбытию из Эллады, нагрянула орда ближайших родственников Креонта. Они преследовали меня. Они меня растерзали бы на части, а те части — еще на части; так терзали, не оставили бы ни жилки. Но пришел Орфей. Он тронул струны своей кифары. Его песня была величава и печальна. Так величавы и печальны хищные птицы, восседающие на остриях скал. И я впервые дрогнул. Я понял Орфея. Он пришел

защитить меня — меня, друга ли, врага ли — безразлично; меня, последнего из живущих, который участвовал в легенде его юности. Эта легенда уже была передана миру — вся, она — закончилась, и Орфей защищал меня, защищал свою легенду от самого себя, от мира, от забвения. Это была последняя песня Орфея. Орфей знал, что значит защищать легенду. И я дрогнул впервые в жизни; я торопливо расправлял парус, впервые гонимый страхом за свою судьбу. Орфей ударял по струнам.

Зачарованные птицы, ночные и дневные, и звери останавливали полет и бег.

Зачарованные деревья прекращали шелест: платан и дуб, сосна и ель, кипарис и тополь. Насторожили деревья листья-уши; так внимательно прислушивались деревья к песне, что ни один лист не отстранился от ветки.

И зазвенели тимпаны, и раздались возгласы. Это родственники Креонта увидели меня и побежали на меня, пьяно раскачиваясь, нацеливая тирсы. Они бежали на меня, но увидели Орфея. Поэт отвлек их внимание. Вакханалия приблизилась к нему. Взвизгнули опьяненные женщины:

— Это Орфей — женоненавистник!

Умерла Эвридика, и Орфей отринул женщин. Он приступил к созданию последней легенды своей юности. Невозмутимый фракиец, Орфей был самым ранимым, самым беззащитным и смущенным в мире. Только благодаря непоколебимой воле он удерживал невозмутимость на своем лице большой птицы.

Моя воля была сломлена. Я удалился, оробев.

Тогда женщина с мясистым носом кинула тирс в Орфея. Но замедлил тирс полет, прикорнул к сандалиям Орфея, будто выпрашивал оправдание.

Тогда другая женщина, с грудями, колеблющимися, как двое повешенных в зимнюю непогоду, кинула камень в Орфея. Но замедлил камень полет, приземлился возле сандалий Орфея, извиняясь.

Заревели вакханки, подпевая Орфею. Этот рев, дребезжанье тимпанов, истерический визг оскорбляющих слух флейт заглушили голос певца. Навалилась вакханалия на Орфея; смердило чесноком, сырой рыбой и винным перегаром.

Так умер Орфей.

Его тело разрывали на части, передвигаясь в сторону расположения вод Гебра; мясистая вакханка придерживала голову поэта за полуседые окровавленные волосы, размахивала его головой, как кувшином, диктуя остальным последнюю песню Орфея.

— Цып-цып-цып, — Аргун призывал кошку, только что избавившуюся от бремени.

— Ты неправильно говоришь. Надо: кис-кис-кис.

Но кошка подошла к Аргуну.

Но вбежал мужчина с неряшливой бородой и сообщил: рожден сын.

Аргун сразу же отправился куда-то: познавать свое состояние в данный момент.

Кошка подошла к Язону, крича.

— Ты совсем еще маленькая мама, — сказал Язон, поглаживая кошку.

Подозрительное поведение; такое поведение у собаки, когда у собаки несчастье: кошка лизала пальцы ног Язона, отбегала на шаг, оглядывалась — не последует Язон за ней? Оглядывалась жалобно.

Забавное животное.

Кошка удалилась в темный угол помещения; возвратилась. Она держала в зубах котенка. Уложила котенка на пальцы ног Язона, крича. Язон осторожно придвинул котенка пальцами — ближе к очагу. На хилой шее тяжелая голова, слепая; тело розовое, кожа голая, просвечивают зеленоватые ребра; лапки голые, как у лягушонка, движения лапок — лягушачьи. По телу котенка ползают крупные муравьи, тело содрогается от укусов.

— Вон оно что, — Язон вынул головню из очага, направляясь в темный угол помещения.

Армия муравьев атаковала беззащитные, содрогающиеся тела котят. Язон снял муравьев. Кошка благодарно взглянула на Язона и пошла к выходу, прогуляться.

— Подожди, — сказал Язон. — Кто же будет выкармливать котят?

Он понял: кошка не уразумела материнских обязанностей; кошка недоумевала, почему человек задержал ее. Язон опрокинул кошку на бок, отстранил шерсть от сосков; двумя пальцами ухватив котенка, приблизил его рот к соску.

— Покорми, покорми ребенка, — уговаривал Язон кошку, порывающуюся прогуляться.

Котята звучно чмокали, разгребая лягушачьими лапками шерсть на животе матери.

Язон утомился. Он выровнял козью шкуру, морщинившуюся на ложе. Он хотел спать. Но кошка взяла котенка зубами и прыгнула на ложе. Тем же способом она переправила на шкуру и остальных. Она возлегла на котят, озабоченно поглядывая на Язона.

— Ну ладно, пользуйтесь, — Язоном опять овладело безразличие, внедрившееся в него в течение последних месяцев. Кошачье семейство оккупировало его ложе. Ну ладно, Язон взял одежду из меха медведя и вышел из хижины.

Солнце заходило.

Солнце было зеленым.

Оно погружалось в море, зеленая окружность, разрезанная надвое диаметром — горизонтом. Семь лучей насчитал Язон у солнца, семь зеленых лучей, направленных в небо.

Таким образом солнце погружалось миллионы лет. По-разному наблюдали солнце миллионы людей. Язон наблюдал безразлично.

Кипарисы немо возвышались над побережьем, как ныряльщицы в пышных купальниках, поднимая над головой руки со сдвинутыми ладонями, подготовленными к прыжку. Урожай лавра был собран. Ряды кустарников лавра просвечивали под лучами зеленого солнца, как чертеж, выполненный зелеными линиями.

Один луч погас.

Упал второй луч, будто подрубленный клинком Посейдона.

Герой направлялся к морю, вынимая из песка исцарапанные ноги. Песчинки мерцали зеленым. Это мерцала слюда, входящая в состав песчинок.

Третий луч падал медленно, как длинная доска, плашмя. Прильнул к дюнам.

Погас третий луч.

Издалека раздался голос Аргуна.

— Язон! — протяжно кричал Аргун. Голос был невнятен. И малореален, как наблюдаемый издали массив леса.

Кричали ночные птицы.