Вложить душу
Шрифт:
Коротышка в робе прекратил изучать содержимое чашки, которую грустно держал перед собой, близко к глазам, как все близорукие, временно лишенные очков, и воззрился на Мбете Лакембу.
Если поначалу он явно предполагал, что темная маслянистая жидкость в чашке рано или поздно превратится в кофе – то сейчас одному Богу было известно, в кого он намеревался превратить разжиревшего старика.
– Доброе утро! – коротышка грустно пожевал обметанными простудой губами. – Меня зовут Флаксман, Александер Флаксман. Доктор ихтиологии. Присаживайтесь, пожалуйста, ко мне, а то я скоро подохну от скуки и не дождусь катера.
– Лакемба, – бросил старик, садясь напротив.
Обреченность рассвета мало-помалу просачивалась вовнутрь, и ноздри жреца трепетали, ловя вонь судьбы.
Блеклые глазки доктора Флаксмана зажглись подозрительными огоньками.
– Лакемба? – переспросил он и даже отхлебнул из чашки, чего раньше отнюдь не собирался делать. – Мбати Лакемба? Явуса но Соро-а-вуравура?
– Мбете Лакемба, – равнодушно поправил старик. – Мбете, матангали-мбете. Явуса На-ро-ясо. Туна-мбанга ндау лаваки. Оро-и?
Однорукий Кукер за стойкой нахмурился и поковырялся пальцем в ухе.
– В моем заведении говорят нормальным языком, – буркнул он. – А кто хочет плеваться всякой дрянью, пусть выметается на улицу.
Было видно, что коротышка изрядно успел осточертеть Вильяму Кукеру, и без того не отличавшемуся покладистым характером; просто раньше не находилось повода взъесться на доктора ихтиологии.
Кофе ему не нравится, умнику…
– Он спросил: не являюсь ли я Лакембой из касты воинов? – старик даже не повернулся к обозленному Кукеру. – И не принадлежу ли к общине «Взимающих дань со всего света»? А я ответил, что с момента зачатья вхожу в к касту жрецов, матангали-мбете.
– Именно так, – хихикнул коротышка. – И еще вы добавили, что у «испражняющегося камнями» отвратительное произношение. Думали, я не знаю диалекта Вату-вара?!
Жрец промолчал.
Разочаровывать гордого своими познаниями коротышку было недостойно правильного человека – кроме того, тогда пришлось бы объяснять, что у «испражняющегося камнями» не только плохое произношение.
За «ндау лаваки» на родине Мбете Лакембы вызывали на поединок в рукавицах, густо утыканных акульими зубами.
Оро-и?
– Пять лет, – разлагольствовал меж тем довольный собой Флаксман, – пять лет моей жизни я отдал вашим скалам, вашим бухтам и отмелям, и, в первую очередь, вашим тайнам, уважаемый Мбете Лакемба! Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что годы спустя меня смоет за борт и я окажусь на забытом Богом и правительством Штатов островке, где встречу потомственного жреца из общины На-ро-ясо, «Повелевающих акулами» – клянусь, я рассмеялся бы и плюнул говорившему в глаза!…
«А он разбил бы тебе породистую морду», – подумал Лакемба, принимаясь за яичницу, которую только что поставил на стол сияющий мексиканец.
Коротышка вдруг осекся, словно первый проглоченный Лакембой кусок забил доктору ихтиологии горло.
– Лакемба? – хрипло переспросил он. – Погодите, погодите… Туру-ноа Лакемба случайно не ваша родственница?
– Это моя матушка, – из уважения к матери старик на миг перестал жевать и сложил ладони перед лбом.
– Матушка?! Так ведь именно ее я просил… нет, умолял позволить мне увидеть обряд инициации вашей явусы! Тот самый, о котором вспоминал в своих мемуарах падре Лапланте!… на колени даже встал – нет и все! Наотрез! Боже, ну почему вы, фиджийцы, такие упрямые? И чем я, доктор Флаксман, хуже францисканца Лапланте?!
«Тем, что белый Лапланте тоже Мбете, как и я, разве что называет Великого Нденгеи по-иному», – жрец продолжил завтрак, тщетно пытаясь отрешиться от болтовни доктора Флаксмана и вызванных ею воспоминаний.
– Дался вам этот обряд, – хмыкнул из-за стойки Кукер, царапая ногтем деревянную панель. – Маетесь дурью…
На дереве оставались еле заметные белесые шрамики.
– Вы не понимаете! Падре Лапланте писал, что члены явусы «На-ро-ясо» в день совершеннолетия ныряют в бухту и пускают себе кровь, привлекая акул! А потом – знаете, каким образом они останавливают атакующего хищника?!
– Из гарпунного ружья, – однорукий Кукер не отличался богатой фантазией.
– Дудки! Они останавливают акулу… поцелуем! И та не только прекращает всякие попытки сожрать безумца, но и начинает защишать его, если в бухте окажется другая акула!
– Эй, Пако! – заорал Кукер во всю глотку. – Эй, сукин сын, ботинок нечищенный, ты меня слышишь?
– Слышу, хозяин! – донесся из-за двери голос мексиканца.
– Мы тебя сегодня акуле кинем! Понял, бездельник?
– Зачем?
Видимо, после восьми лет работы на Вильяма Кукера, Пако равнодушно отнесся к подобной перспективе.
– Навроде живца! Она на тебя, дурака, кинется, а док ее в задницу целовать будет! Прямо под хвост! Понял?!
Пако не ответил – наверное, понял.
Флаксман обиделся и на некоторое время заткнулся, что вполне устраивало Лакембу; однако теперь завелся Кукер.
– Не знаю, какие штуки вытворяет родня Старины Лайка – пусть хоть трахаются с акулами! – но когда зараза-мако оттяпала мне руку по локоть (Билл демонстративно помахал культей в воздухе, словно это должно было пристыдить коротышку), мне было не до поцелуев! И вот что я вам скажу, мистер: вы, может, и большая шишка у себя в институте, или откуда вы там вынырнули; наверное, вы и в акулах разбираетесь, как ихний президент – не стану спорить. Но не надо меня учить, как с ними себя вести! Лучший поцелуй для хвостатой мрази – заряд картечи, или хороший гарпун, или крючок из четвертьдюймовой нержавейки; а всего лучше подружка – динамитная шашка!
Словно в унисон последнему выкрику завизжали петли, дверь бара распахнулась настежь, и в проем полыхнуло солнце. Черный силуэт на пороге грузно заворочался, окрашиваясь кровью, подгулявший бриз с моря обнял гостя за широкие плечи и швырнул в лица собравшимся пригоршню соли и йодистой вони.
И еще – обреченности.
Только нюх на этот раз подвел людей; всех, кроме старого Лакембы. Даже сбившийся на полуслове Кукер удивленно моргал и никак не мог взять в толк: что это на него нашло?!