Влюблён до смерти
Шрифт:
— Эстер!
Перестань повторять моё имя! Перестань! Перестань! Иначе я не смогу слышать его без содрогания.
— Взгляните на меня.
Пальцы подонка сжимали мои плечи до боли. Я смотрела на узел галстука — только на узел галстука — потому что каждая тошнотворная черта этого лица заставляла гадливо морщиться.
— Почему вы…
Хотелось заткнуть уши: скрип ножа по стеклу раздражал бы меньше. Пожалуйста, пусть на меня обрушится потолок!
— Эстер, почему вы…
Из груди вырвался короткий дрожащий всхлип, и я подалась
— Заткнись и возьми меня уже, — сказала и поцеловала, словно ударила.
Глава 12
Ещё неделю назад Молох спал по шесть часов в сутки — теперь только три. Линзы и широкая оправа очков скрывали синяки под глазами. По утрам требовалось в два раза больше времени, чтобы привести себя в порядок: никто не должен был догадаться о его состоянии. А главное — о причине этого самого состояния.
Голова раскалывалась. Начинать день с кофе было ошибкой: взбодрить оно не взбодрило, а боль в висках запульсировала отчаяннее.
Эстер.
Он не должен был думать о своей подчинённой так часто. Уж точно не перед тем как ложиться спать. И тем более не в душе, снимая напряжение.
И он не думал. Заставлял себя переключаться. Почти успешно. Почти.
Не было ничего утопичнее служебных романов. Смерть должна убивать, а не заниматься всякими глупостями.
Молох поправил очки. Росс любил говорить, что за линзами он прячется, как улитка в раковине. И как бы ни было прискорбно это признавать, его близорукость действительно психосоматическая: жнецы отлично видят даже в кромешном мраке.
Работать. Надо сосредоточиться на отчётах, всё перепроверить, а потом…
Дверь открылась. В кабинет вошла Эстер — причина его нескончаемой головной боли. Растрёпанная и опять подшофе. С её появлением в морскую свежесть воздуха вплелись едва уловимые запахи полыни и спирта. Он ощутил их потому, что обоняние жнецов обострено до предела, и всё же…
«С этим надо что-то делать».
— Эстер?
Она смотрела в пол.
— Вы что-то хотели?
Он отодвинулся от стола и развернул кресло в её сторону. Подчинённая остановилась между его ногами — так близко, что кровь отлила от головы и устремилась туда, куда не следовало.
Он лихорадочно думал о том, насколько форменные штаны скрывают возбуждение и как незаметно отодвинуться, не привлекая внимания к своему состоянию.
И тут Эстер опустилась на колени.
— Что вы, Смерть побери, делаете?
Молох вскочил как ошпаренный, потянув её вверх.
Она так много выпила? Или он своим поведением невольно ввёл её в заблуждение? Может, Эстер решила, что должна заплатить ему за помощь?
— Эстер! Взгляните на меня. Почему вы…
— Заткнись и возьми меня уже.
Поцелуй обжёг. Молох собирался её оттолкнуть. Честно собирался сделать это первые две секунды, а потом руки сами собой сомкнулись на тонкой талии, прижали ближе, буквально впечатали девушку в его тело.
В Бездну!
Она
Целуя Эстер, перехватывая инициативу, он сорвал с шеи галстук, смёл со стола документы и водрузил на него свою будущую любовницу.
Никогда ещё он не чувствовал себя настолько счастливым, настолько свободным, как сейчас, в этот момент, когда стоял посреди бумажного хаоса, в расстёгнутой рубашке, непривычно растрёпанный, и, рыча, целовал девичьи ноги, устроенные на его плечах.
«Эстер! Моя!»
Глава 13
Они хотели сделать из неё жертву. Думали, она будет молча сносить побои и насмешки, как плаксивая Бриттани.
Всё началось с обидных подколок.
«Смотрите! Смотрите! У Альмы передник грязный. А сзади что это? Пятно? К тебе пришла Кровавая фея?»
Будто в сиротском приюте Ибельхейма «Голубые холмы» кто-то из воспитанниц мог позволить себе выглядеть неопрятно. Как же. Чтобы потом в наказание вручную отстирывать двести таких передников или, ползая на коленях с тряпкой, драить весь первый этаж?
Что до Кровавой феи… Подкладки из марли и ваты — роскошь для благородных алий. Воспитанницы «Голубых холмов» бельё набивали простыми тряпками, так что пятна на юбках в приюте не были редкостью.
Подумаешь! Вон Лилу в свои пятнадцать до сих пор не созрела. Её кровавые следы на платье только обрадовали бы.
Насмешки Альма сносила гордо и молча. Наверное, поэтому хищницы ошибочно углядели в ней лёгкую добычу.
Прежняя жертва им быстро наскучила. Её и бить было не интересно: чтобы заставить рыдать, хватало недоброго взгляда. А уж если замахнуться, несчастная сжималась на полу в жалкий комок и, плача, закрывала руками голову.
«Скучная-скучная Бриттани» — так хищницы называли её между собой.
На вопли сбегались воспитательницы и задавали трёпку. Но зачинщиц возможное наказание не пугало: в приюте царила скука смертная, и сиротки развлекались как могли.
Строгий режим, тяжёлая рука учительницы, линейка, опускающаяся на ладонь с пронзительным свистом, миска пересоленной каши на завтрак, на ужин — чёрствый хлеб. Злость копилась в детских душах, как пар под крышкой котла, и требовала выхода. Точки приложения.
И вот на уроке в Альму летела бумага, смятая в ком. На пути из-под парты внезапно появлялась нога в тяжёлом ботинке и чёрном чулке. Тетради исчезали и находились в коридоре под лестницей или в уборной, в ведре для мусора.
Когда в очередной раз Альма обнаружила свои вещи на полу под партой, то, не долго думая, схватила учебник и врезала обидчице от души. Возможно, пакость ей устроила другая хищница, а вовсе не эта, да только Альме было уже безразлично: кто попался под горячую руку, тот и получил. Пусть видят: подлость не останется безнаказанной.