Влюбленные женщины (Женщины в любви)
Шрифт:
– Мне все равно, – ответил он, беря стул и подходя в зачарованное пространство девушек. Как счастливы они были, как им было уютно и хорошо в мире этих тяжелых теней! Внешний мир, где он целый день организовывал похороны, совершенно растворился. Он мгновенно вдохнул роскошь и волшебство.
Они сервировали стол с большой изысканностью – две странные и хорошенькие маленькие чашки, с алым и золотым рисунком, маленький черный молочник с алыми дисками и замысловатый кофейник, спиртовка которого горела ровно, почти невидно. Создавалось ощущение довольно пугающей роскоши, в которой Джеральд сразу же нашел для себя отдушину.
Все
– С молоком? – спросила она его спокойно, но в то же время маленький черный молочник с большими красными горошинами нервно подрагивал в ее руке. Она всегда полностью владела собой и в то же время остро волновалась.
– Нет, спасибо, – ответил он.
С удивительной кротостью она поставила перед ним кофейную чашечку и сама взялась за неуклюжий стакан. Казалось, она хотела прислуживать ему.
– Почему бы вам не отдать мне стакан – вам неудобно его держать, – сказал он.
Он предпочел, чтобы стакан был у него, а перед ней стояло что-то более изящное. Но она молчала, радуясь такому несоответствию и своему самоуничижению.
– Вы словно в семейном кругу, – сказал он.
– Да. Для посетителей нас нет дома, – сказала Винифред.
– Нет дома? Значит, я нарушитель уединения?
Он сразу же ощутил, что его формальный костюм был не к месту, что он был посторонним.
Гудрун сидела очень тихо. Она не чувствовала желания разговаривать с ним. В данный момент лучше всего было молчать – или просто вести легкий разговор. Лучше оставить серьезности в стороне. Поэтому они весело и живо болтали, пока не услышали, как внизу мужчина вывел лошадь и крикнул ей «осади, осади!», запрягая ее в догкарт, который должен был отвезти Гудрун домой. Поэтому она собрала свои вещи, пожала на прощание руку Джеральду, избегая встречаться с ним глазами. И она исчезла.
Похороны были тягостными. После, за чаем, дочери не переставали говорить: «Он был нам хорошим отцом – лучшим отцом в мире» или еще: «Трудно найти человека лучше, чем наш отец».
Джеральд соглашался со всем этим. Условная поза была выбрана правильно, а в том, что касалось света, он всегда верил в условности. Он принимал это как само собой разумеюшееся. Но Винифред все это было мучительно, она спряталась в мастерской и горько рыдала, мечтая, чтобы пришла Гудрун.
К счастью, все разъезжались. Кричи никогда не задерживались в доме надолго. К обеду Джеральд остался совершенно один. Даже Винифред уехала в Лондон на несколько дней с сестрой Лорой.
Но Джеральду было невыносимо это самое настоящее одиночество. Прошел один день, затем еще один. И все это время он был словно человек, подвешенный на цепях над пропастью. Как бы он ни боролся, он не мог вернуться на твердую землю, он не мог обрести опору под ногами. Он висел и корчился над самой пропастью. О чем бы они ни подумал, везде ему виделась пропасть – были ли это друзья или незнакомые люди, работа или развлечения, – все это показывало ему одну и ту же бездонную пропасть, в которую погружалось его умирающее сердце. Выхода не было, ему было не за что ухватиться. Он должен был корчиться на краю бездны, подвешенный на цепи невидимой физической жизни.
Сначала он ничего не делал, он не совершал никаких движений, надеясь, что это отчание пройдет, ожидая, что он в
Когда наступил вечер третьего дня, его сердце зазвенело от страха. Наступала еще одна ночь, еще на одну ночь его будут связывать цепи физической жизни, удерживая его над бездонной пустотой. Он не сможет этого вынести. Он был испуган до глубины души, страх сковал его холодом, испуган до невероятности. Он больше не верил в свои собственные силы. Он не мог пасть в эту бездонную пропасть и вновь подняться – если он упадет, он исчезнет навсегда. Он должен вскарабкаться наверх, он должен найти опору. Он потерял веру в свое собственное существо.
После обеда, столкнувшись лицом к лицу с крайним ощущением своей ничтожности, он свернул на запасной путь. Он натянул сапоги, надел пальто и вышел на вечернюю прогулку.
Было темно и туманно. Он прошел через лес, спотыкаясь и ощупью находя дорогу к мельнице. Биркина там не было. Отлично – он был почти что рад. Он пошел вверх по холму и слепо побрел по диким склонам, совершенно заблудившись в кромешной тьме. Это было утомительно. Куда он идет? Не важно. Он брел и брел, пока вновь не вышел на тропинку. Тогда он пошел через следующую рощицу. Его разум заволокла тьма, он шел машинально. Не думая ни о чем и ничего не чувствуя, он спотыкаясь, брел вперед и вышел на открытое пространство. Неловко спускаясь по ступенькам, вновь теряя дорогу и идя вдоль изгородей, отгораживающих поля, пока не нашел выход.
Наконец он вышел на шоссе. Оно уже не давало ему слепо брести через темную мглу. Но теперь он должен был выбрать направление. А он даже не знал, где находится. Но он должен был куда-нибудь пойти, бесцельная прогулка ничего не решит, это будет только попыткой убежать от себя. Ему нужно было выбрать цель.
Он остановился на дороге, которая широким полотном расстилалась перед ним в необычайно темной ночи, не зная, где находится. Это было странное ощущение, его сердце колотилось и звенело вместе с этой совершенно неизведанной темнотой. Так он и стоял какое-то время.
Затем он услышал шаги и увидел маленький покачивающийся огонек. Он немедленно пошел навстречу. Это был шахтер.
– Не подскажете, – спросил он, – куда ведет эта дорога?
– Дорога-то? Да в самый Вотмор.
– Вотмор! О спасибо, точно. Мне казалось, я ошибался. Доброй ночи.
– Доброй ночи, – ответил густой шахтерский голос.
Джеральд понял, где он находится. По крайней мере, когда он доберется до Вотмора, он будет знать точно. Он был рад, что выбрался на шоссе. Он пошел вперед, слепо следуя цели.
Это была Вотмор-Виллидж? Да, вот «Королевская голова» – а там и ворота. Он почти бегом спустился по крутому холму. Пронесясь, словно ветер, по долине, он миновал школу и подошел к церкви Виллей-Грин. Церковный двор! Он остановился как вкопанный.
Затем в следующее мгновение он вскарабкался по стене и пошел между могилами. Даже в этой темноте он мог видеть груды мертвенно-бледных увядших цветов у своих ног. Значит, эта могила была здесь. Он наклонился. Цветы были холодными и влажными. Он чувствовал сырой, мертвый запах хризантем и тубероз. Он ощутил под ними глину и содрогнулся, такой ужасающе холодной и клейкой она была. Он отшатнулся в отвращении.