Влюбляться лучше всего под музыку
Шрифт:
Смотрю на него осуждающе, ничего не могу с собой поделать.
– Это твой выбор. – Вздыхаю я.– Ты сам выбирал. Жить или существовать. Ты… забрал у нас детство. – Замолкаю на несколько секунд, пытаясь унять дрожь в руках. Нужно выстоять. Это он сделал меня таким, способным выдержать многое. Он. Своим безразличием и предательством. – Но я могу сказать тебе спасибо. За то, что благодаря тебе осознал многие вещи, стал сильнее, тверже. – Руки сами поднимаются, указывая на него. – Посмотри, в кого ты превратился. Неужели нельзя было сделать над собой усилие
– Я вашу маму люблю и всегда любил. – Человек на кровати дрожит, пытаясь приподняться, но тут же без сил опускается на подушки. Его лоб вновь покрывается крупными каплями пота. – Прости уже меня, сынок!
– Давно простил. – Складываю руки на груди, закрываюсь от него и всего мира одновременно. – Иначе бы не пришел. Я уже десять лет живу с этим. А время… оно же вроде как лечит. – Качаю головой. – Всю оставшуюся жизнь у меня перед глазами будет стоять твой пример.
– Я слишком поздно все осознал, – хрипит мужчина.
– Ты в свои годы мог быть здоровым мужиком. А теперь посмотри, на кого ты похож. – Хватаюсь за голову. – Что-то еще можно сделать? Операцию? Нет? – Раскидываю в стороны руки, словно ребенок, беспомощно и непонимающе. – Что, просто сидеть и вот так ждать конца?
Мужчина кашляет. Гулко, звонко.
– Уже ничего не сделаешь. – Хрипит, брызгая слюной. – Я понимаю это и принимаю.
– И что? – Мой голос неконтролируемо повышается. – Собрался вот так взять и умереть?
– Паша! – Раздается за моей спиной.
Оборачиваюсь и вижу сестру. На ней то же платье, что и на вечеринке, на плечи наброшена серая кофточка. Волосы забраны в хвост, глаза краснеют от слез. Смотрю на нее и вижу мать, молодую, красивую, которая в тридцать лет осталась одна. Она выглядела тогда не старше Машки.
И меня внезапно охватывает чудовищная злость. Я уже готов взорваться, облить его словесными помоями и уйти, как вдруг Маша подходит и вцепляется в меня, будто в спасательный круг.
Ее ручки такие маленькие, тоненькие. Плечи, подрагивающие от рыданий, хрупкие, они покрыты мурашками. Прижимаю ее ладони к своим плечам, и любовь маленькой девочки захлестывает меня, словно волна, несущая в себе покой и умиротворение.
Я сдержусь. Ради нее, ради мамы, ради нас всех. Буду выше этого, буду их защищать до самого конца. Буду мужчиной, которым не смог быть мой отец.
– Машенька… – шепчет больной, комкая простыню.
И Машку начинает бить настоящая дрожь. Глажу ее ладони. Едва ощутимо. Большими пальцами рук. Вот так мы и выживали, когда он ушел. Вот так. Держась друг за друга каждую секунду, помогая и заботясь. Нам не на кого было положиться, нам некому было помочь.
– Здравствуй… те… – Выдыхает сестра.
Поворачиваю к ней голову. Ее губы, предательски дрожа, сжимаются, чтобы не
Крепче сжимаю ее ладони, лежащие на моих плечах. Она должна знать, что я здесь. С ней. Поддерживаю, как и всегда.
– Ты так похожа на маму…
От этих его слов меня вдруг начинает тошнить. Еле сдерживаюсь, чтобы не подойти и не встряхнуть этого человека как следует. Да если мы на кого-то походим, то только на него. Как можно ничего не чувствовать к детям, которые походят на тебя, словно отражение в зеркале?! Променять их на дешевых шлюх из подворотни, на возможность бухать, когда вздумается, сколько и где вздумается…
– Что мы можем сделать для тебя? – Вдруг тихо говорит сестра, будто выныривая из воды. Ее голос дрожит.
Дрожу и я, чувствуя, как она прижимается ко мне.
Нет, женщины в нашей семье слишком добры. Не смогу. Не смогу простить его никогда.
– Посиди со мной, – просит больной. – Поговори. Пока не приедут врачи.
Встаю, освобождая ей место, и вижу краем глаза, что сестра не торопится взять его за руку. Иду прочь из комнаты, мне срочно нужен свежий воздух.
– У папы кровотечение, боюсь, это очень серьезно. Цирроз. – Произносит мама мне вдогонку. – Вам нужно успеть поговорить, пока его не увезли.
Голос мамы эхом отдается в ушах. Поговорить. Приедут врачи. Почему нельзя взять и просто сбежать отсюда? Бросить его, как он когда-то нас.
Захожу на кухню, подхожу к окну со старыми ссохшимися рамами, отворяю створку и выглядываю наружу. Окунаюсь в утренний воздух. Здесь, за окном, он не пахнет приближением смерти, чему я несказанно рад. Вдыхаю полной грудью, закрываю глаза. Вдруг ловлю себя на том, что бью кулаком по подоконнику, неистово, яростно, до боли в костяшках пальцев.
Вдруг в кармане начинает вибрировать телефон. Достаю. На экране высвечивается: «Яра».
– Да, Ярик, привет. – Отвечаю я, стараясь дышать спокойно.
– Здорово, Паха! – Смеется он. – Как ты?
– Нормально.
– Круто ты вчера зажег.
– Хм… И не говори…
– Дело есть.
– Слушаю.
– Нужно поговорить с глазу на глаз. Придешь к нам на репу сегодня?
– Во сколько у вас репетиция?
– В семь, в «Авиаторе», студия 17.
– Постараюсь успеть. Что-то серьезное?
– Деловое предложение, приходи, перетрем.
– Окей… буду.
– Тогда счастливо!
– Пока.
Отключаюсь, собираюсь убрать телефон и вдруг вижу новый входящий вызов. От Димы. Ух…
– Да, – говорю я в трубку, стараясь держаться уверенно.
– Привет, – вздыхает собеседник.
– Здорово, Димон. Ты куда вчера пропал?
– Не спрашивай. – Его голос напряжен. Характерная хрипотца сменяется сиплостью простуженного горла. – Вы во сколько вчера уехали?
– Мы… – Оборачиваюсь, поднимаю глаза к потолку, пытаюсь найти на нем ответы, но их там нет. – Мы сразу после вас…