Вместе мы удержим небо
Шрифт:
Гард хмурит брови:
— То есть, как это ограничивает? Это ведь благодаря ему ты можешь сейчас быть здесь вместе со мной.
Лука смотрит в сторону:
— Это оно удерживает меня на земле, когда мне больше всего хотелось бы улететь далеко-далеко отсюда.
Тут Гард понимает, что она имеет в виду. Он думает о трейлерах, о том ощущении полета, которое возникает у него, когда он обгоняет их на шоссе. Но он не хочет сдаваться просто так.
— А как же тогда глаза. Как без них? Чтобы видеть, нужны глаза. Для тебя ведь это так важно.
Довольно долго они молчат. Лука никогда ни с кем об этом не разговаривала. Никто ни разу не отреагировал на ее футболку. Вообще на нее никто не обращал никакого внимания. Никому не приходило в голову, что, нося эту футболку, она хочет
— Ты слышал, что умеют делать шаманы? — говорит, наконец Лука. — Отправляться в путь внутрь себя самих? В другие миры. В надземные и подземные миры, в другие измерения? Говорят, что шаманы лучше всего видят в темноте. Нам нужны глаза, но глаза могут и обмануть. Мы думаем, что мы видим все таким как есть. И на этом успокаиваемся. И вот это-то хуже всего. Знаешь, как люди говорят? Что добру противостоит не зло, а равнодушие.
Гард встает, чтобы принести кофе. Стоит и смотрит на нее, широко расставив ноги.
— Так ты этого хочешь? Отправиться в иные миры?
Лука пожимает плечами:
— Я не знаю. Называй это как угодно. Я хочу научиться видеть сердцем.
9
На рабочем столе в мастерской разбросаны стамески, складные метры, линейки и кисти. Луке приходится теперь работать днем, как и всем остальным. Ведь она больше не может лазить по водосточной трубе. Тогда на фабрике они чуть ли не всю ночь просидели за разговорами. Лука поспала пару часов на диване, потом тихонечко, чтобы не разбудить Гарда, встала и ушла. От шлифовальной машины пахнет жженой древесиной. В тиски вставлена почти готовая рама, по углам планки зажаты струбцинами. Сапожки Луки оставляют следы в опилках на полу, когда она в спешке мечется по мастерской; обрезки планок и гвозди так и разлетаются от стены к стене. Выставка послезавтра. У нее всего два дня на то, чтобы все подготовить.
Лука совершенно четко все себе представляет. Она отлично знает, что нужно сделать. Она чувствует, как энергия переполняет ее тело, хватает кисть, как-то вдруг становится выше ростом. Тянется кверху и закрашивает крохотное белое пятнышко в углу холста, под самой кромкой. Что-то хрустит в гипсе, но она полна решимости не обращать на это внимания. Старается не думать о словах врача, что, мол, кость может неправильно срастись.
В мастерской жарко; потолки здесь высокие, но уж больно тесно. Для станка места нет, так что холст двумя гвоздями закреплен прямо на стене. Она отходит от картины на один шаг, на два, на три шага; чтобы верно провести линии, необходимо увидеть картину издали. Это нужно, чтобы выстроить перспективу. Лука упирается спиной в стену позади себя. Не комната, а нора какая-то, черт бы ее побрал. Лука видит, что одна линия на картине, там, где изображена тень на воде, должна бы пролегать иначе, под углом в девяносто градусов, а не так, как сейчас; сейчас она идет под углом то ли в восемьдесят, то ли в семьдесят градусов. Господи, чем она думала?
Теперь-то она отлично видит все, что сделано не так, как надо. Преподаватель сто раз им повторял, что рисовать воду — одна из самых сложных живописных задач; уверена ли ты, что на твоей картине не обойтись без изображения воды? Да, она обязательно хочет изобразить на этой картине и воду тоже. Это же нефтяная платформа, она должна стоять в воде. Лука подходит вплотную к картине. Смешивает терпентин с льняным маслом, как следует взбалтывает все деревянной палочкой, подбирает тюбики с красками; пальцы перебирают наполовину использованные краски, попадаются кобальт, ультрамарин и сепия. Ага, вон она где, темно-зеленая краска. Лука выдавливает пару сантиметров, добавляет немного черной, мастихин так и танцует от одного сгустка краски к другому. Сначала это явно два совершенно отличных цвета, как в узоре камней, устилающих дно реки возле дома в деревне. Потом они постепенно сливаются в один цвет, о-о-очень темный зеленый, почти черный. Готово! Тот цвет, что надо. И всегда, когда краски попадают на холст, их цвет все равно меняется рядом с другими красками; к тому же при разном освещении цвета могут измениться до неузнаваемости, но как раз сейчас, как раз здесь и сейчас, на палитре, под ее руками, получился именно тот цвет, которого она добивалась. Цвет моря, загрязненного нефтью.
Она увлечена работой, кисть все быстрее летает по холсту, Лука оборачивается к столу, тянется, чтобы набрать на кисть еще краски: цвета, линии — все как она хотела, как раз как надо! Прямо с холста на нее накатывают морские волны.
В общежитии все готово к приезду матери. Лука даже купила лютиков-ранункулюсов; они оказались дороже, чем она ожидала. Поставила их, с их оранжевыми и розовыми цветами, в вазу на письменном столе. Еще она сходила купила яиц и замороженных, только сунуть в духовку, булочек. На такие продукты у нее обычно не хватает средств. Чтобы позволить их себе сейчас, она истратила деньги, которые откладывала на проездной билет. Ничего, походит пешком.
Звонит телефон. Лука снимает трубку свободной рукой (в другой — кисть).
— Ну, чем занимаешься?
Это мама. Ее такой знакомый голос. Высокий, звонкий, она будто выдувает слова через коктейльную трубочку.
— Картину пишу.
— Как хорошо. Мы с Финном так рады за тебя.
Мама загоняет свой голос в малюсенькое отверстие трубочки.
Руки у Луки опускаются. Вся ее энергия уходит куда-то, исчезает в полу, растворяется и цементе.
— Вы с Финном?
— Он страшно любит ездить в город. Нам удалось снять номер в гостинице рядом с оперой. С видом на море. И еще эта гостиница славится своими завтраками.
Лука смотрит в окно. Мимо проплывает серая туча. И следом за ней другая, догоняет первую. Рука безвольно опускается к полу, висит совершенно неподвижно. Кисть выскальзывает из пальцев, падает на пол и остается так лежать. В комнате резко пахнет терпентином. От этого першит в горле. Лука берет со стола точилку. Сует в ее отверстие мизинец, палец как раз помещается там. Медленно поворачивает. Ощущает прикосновение заостренного края к коже на кончике пальца. Поворачивает сильнее, чувствует, как острый металл вспарывает кожу, на пол падает алая капля. Она и не знала, что кровь такая красная. Подходит к холсту. Прижимает палец к почти высохшей краске. Втирает кровь в холст, капли не держатся, стекают по картине вниз. Если она так покалечит все свои пальцы, чтобы они превратились в остроконечные фломастеры, сможет она тогда выразить то, что творится у нее внутри? Выразить все то, что скопилось так глубоко внутри, что даже она сама не знает, где все это начинается. Крик, который рвется наружу, но для которого не находится голоса. Не находится слов, не находится цвета, кроме черно-черно-черного. Где-то в мастерской работают угловой пилой, ее визг больно врезается ей в мозг. Наверняка делают рамы, в последний момент, как всегда. Из-за двери показывается голова Йоргена:
— Тебе передали, что картины должны быть готовы завтра к утру? Уйдет целый день на то, чтобы все их развесить. Прибрать потом, расставить все, ну и вообще. Решение руководства.
Лука отмахивается. Что, у него свои картины готовы уже, что ли? Чего суется не в свое дело.
Лука, скорчившись, садится на корточки; каблуки сапожек помогают ей удерживать равновесие, кисть лежит на полу рядом с ней.
Йорген все еще стоит в дверях:
— У тебя все в порядке?
Светлая челка падает ему на лоб, закрывая лицо. Лука не смотрит на него.
— Это ты работаешь пилой?
— Я.
— А у тебя получается?
Он осторожно делает один шаг в комнату. Переминается с ноги на ногу. Рассматривает ее картину. Показывает пальцем:
— Слушай, а вон та линия. Она так и должна проходить?
— Отвали! И хватит мне мозги пилить своей пилой!
Головная боль выедает ей глазные яблоки изнутри черепа.
Йорген моментально разворачивается и осторожно прикрывает за собой дверь. В мастерской наступает тишина. Лука срывает картину со стены; краска не успела высохнуть, Лука не обращает внимания на то, что испачкала одежду. Она швыряет картину в угол, срывает с себя рабочий халат и вбегает в мастерскую к Йоргену. У того защитные очки косо сдвинуты на лоб, дрель в руках слегка приподнята.