Вместе во имя жизни (сборник рассказов)
Шрифт:
— Если никто за ними не придет, — сказал он тихо и испугался своих слов, — если никто так и не придет за ними, вот будет дело! Парням моим они бы пригодились: одному — дом поправить, а другому — построить. Да и тому, в Братиславе, пришлись бы ко двору… — Он стоял у источника, ожидая людей, и они вскоре приехали, и он с ними беседовал, но все время думал об Ондре и о том неизвестном, которого Кнопп вытащил из вербняка палкой, словно овцу, и приказал пристрелить. А когда уже стало совсем жарко и Лысуха заволновалась, не желая пастись, и только отгоняла хвостом, головой и ногами назойливых мух, Банковский в большом волнении ушел домой.
Не прошло и года, как коштинкие крестьяне собрались у источника, приведя с собой сюда и архитектора. Решили, что над источником
— Здесь не пойдет!
— Что не пойдет?
— Говорю вам, ребята, так некрасиво!
Все оглянулись на говорившего — низкорослого Ондркала, одетого в серую рубашку и выцветшие синие штаны, коштицкого каменщика, который некогда забетонировал здесь источник.
Ондркал осмотрелся, оделил всех насмешливой улыбкой, которая мерцала в его узких глазах, таилась в складках возле рта.
— Здесь не пойдет!
— Почему?
— Здесь не получится красиво, говорю вам, плохо будет.
— Но почему?
Ондркал пожал плечами, отошел от мужиков к шумящей воде, а потом сделал шагов пятнадцать к вербняку.
— Конечно, дело ваше, — сказал он немного погодя, — но я думаю, что на деньги, которые пожертвовал старый Яно Сухая Колючка, можно построить колодец из камня, а на деньги, которые дала деревня, поставить вот здесь красивый памятник с доской. — И Ондркал показал место, где коштицкие жители нашли когда-то застреленного Фрейштатта. — И там, на колодце, может быть доска, — сказал Ондркал, показывая на бетонную плиту. — И там! Но пусть на ней будет написано о том нищем и о той слепой девушке. — И, пожав плечами, Ондркал ушел.
Жители Коштиц смотрели, как он уходит не спеша, улыбались, и каждый из них теперь думал, что Ондркал, пожалуй, прав. Они начали советоваться уже вслух, громко, что, видно, и вправду надо так построить и что они построят и колодец из камня, и памятник с доской.
Франтишек Кубка
Музыка трех видов
Ударнику труда Йозефу Шебеку, кавалеру ордена Республики
1
Читал я в одной старой книге, что небесные тела при вращении издают звуки и эти звуки взаимно согласованы. Я об этой музыке знаю больше, чем о ней написано в книгах. Я ее слушал. Было мне, наверное, лет пять. В школу еще не ходил. Однажды вечером лежал я на спине в траве. Это было у речки Бероунки, и лежал я там совершенно один, несмотря на то, что был очень маленький. Я смотрел вверх, на те мигающие огоньки, улыбался звездам и разговаривал с ними. Не знаю уж, что я им говорил, но они мне отвечали звуками тысяч скрипок. Может быть, вы подумаете, что я слышал песню сверчков и спутал ее с музыкой звезд? Ничего я не спутал! Я слышал ее, ту музыку. Позже со мной этого уже никогда не случалось. Музыка, однако, была моим сном и счастьем. Ну, если это и не совсем так, то, по крайней мере, я хоть держал военным музыкантам ноты, когда пан дирижер Коубик устраивал концерты на городской площади, где ветер был таким сильным, что валил железные подставки. Каждого, кого я встречал, я убеждал в том, что буду музыкантом, и непременно известным. Буду сочинять целые музыкальные рассказы о деревьях и облаках, о реках и озерах, о людской радости. И о грусти. А грусть я хорошо знал.
2
Отец мой работал кучером на господской мельнице. Од ездил по деревням, заезжал к торговцам в город. Зарабатывал каждый день по гульдену. Мама работала на текстильной фабрике. Было нас в семье девять детей. Трое умерли еще маленькими. Школу я все-таки окончил. Учитель говорил, что я должен стать скрипачом или певцом. Но самый старший из шести детей не мог стать скрипачом — в то время в семье на скрипке играла бедность. Как только мне стукнуло четырнадцать, я пошел на текстильную фабрику вместо мамы. Через четырнадцать дней я уже стал мотальщиком. У меня были ловкие пальцы. Первую получку, рабочую, я получил в семнадцать лет. Помню это, как будто все произошло вчера. Бегу домой, в платке у меня завязаны первые несколько гульденов, и я хочу радостно помахать ими перед глазами отц;». Сложим оба заработка вместе, всем станет лучше! Перед воротами в господский двор, где мы жили возле конюшни, стоит кучка людей, которые как-то странно на меня смотрят. Я весело вбегаю в сени, а там стоит мать на коленях около мертвого отца. Шестеро детей плачут. Телега задним колесом проехала отцу по груди.
Так я начал кормить себя и еще семь человек.
3
Не буду вам рассказывать о господине Майндле, у которого я складывал бобины. Это такие веретена с намотанными на них нитками. Зарабатывал я гульден и пятнадцать грошей. Так продолжалось три года. Дети в доме подрастали, некоторые из них уже пошли учениками на производство. Чтобы улучшить материальное положение, я стал смазчиком машин на цементном заводе. Получал я три кроны двадцать геллеров, а после основной работы еще насыпал цемент в мешки. Все делалось вручную. Насыпать мешок и отнести его на место — это был еще один геллер. Так я и работал, пока мне не исполнилось двадцать лет. Товарищи злились на меня за то, что я получаю больше, чем они. Но я и работал больше и не мог поступать иначе, ведь я был кормильцем большой семьи. Но вскоре этому пришел конец.
4
Осенью 1914 года я со своим полком маршировал в направлении Карпат. Шли мы без музыки и песен. Пули избегали меня. Только ноги немного обморозил в снегу и во льду. В канун нового, 1915 года попал в плен. Новый год я праздновал уже в лагере для военнопленных в Тарнуве. Но это продолжалось недолго. Царские генералы послали пленных на германский фронт копать окопы. Усатые фельдфебели гоняли нас по линии фронта между Барановичами и Ригой. В течение шести месяцев мы не видели куска свежего хлеба. Многие из пленных погибли под немецкими снарядами. В июле 1915 года мы начали отступать. Немцы взяли Варшаву. Днем мы рыли окопы, а ночью бежали за отступающими русскими войсками. Таким образом, мы снова были на войне, только без оружия. Так я оказался недалеко от Петрограда. Я слышал голоса сотен тысяч русских солдат, воспевавших революцию. Эта песня состояла из одного слова. Это было величественное «Ура!», несшееся от окопа к окопу, из лесов в поля, с полей в болота, из деревень в города, «Ура!», сопровождаемое выстрелами винтовок и орудий. Солдаты поворачивались спиной к фронту и шли домой, чтобы взять себе землю, которая навсегда должна была попасть в руки тех, кто ее обрабатывал. Это «Ура!» гремело по огромной стране, возвещая о начале новой жизни.
5
Ленин кончил говорить. Каждый чувствовал силу этой могучей руки, указывавшей путь буре. Я чувствовал ее в деревне, где работал на полях польского графа. Я узнавал ее, когда, пройдя четыре фронта, возвращался на запад, домой, а страна, оставшаяся за мной, эта огромная горящая страна начала говорить ленинским языком и обретать невиданную мощь. Был мир. Немцы продолжали грабить все, что еще можно было грабить. Целые товарные поезда они загружали русским черноземом и навозом и увозили к себе в Германию. В Грубешове нас, пленных, проверяла австрийская комиссия. Ее волновало, не заразились ли мы большевизмом. К счастью, на наших лбах не было написано, что нам глубоко, в самый мозг врезались ленинские слова. Австрийские офицеры нас боялись. Мы же их — нет! Мы шли домой с твердым намерением положить конец войне и дома и взять себе все, что было нашим, как это сделал ленинский солдат в России. Декреты о мире и земле мы знали наизусть.