Вначале их было двое...
Шрифт:
Они подошли к Зоиному дому. Павел крепко пожал ей руку на прощанье.
Домой Павел вернулся радостный. Он лег, но от возбуждения долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок и наконец задремал, а когда проснулся, уже светало. На небосклоне зарделись светлые полосы зари.
«Скоро Зоя проснется, — подумал Павел. — Быть может, с песней пройдет мимо моих окон, чтобы дать мне знать, что она отправляется в поле».
Он напряженно прислушивался. И впрямь издали донеслось пение.
«Что за новую песню поет она сегодня?»
Песня
Но песня стала стихать, отдаляться, и вскоре звуки ее как бы потонули в предутренней прохладе.
Лукьяниха еще не знала, останется ли Павел дома, или уедет в город.
— Пусть сам решит, как ему лучше, — решила она.
После того, как ее старший сын Алеша погиб на войне, а средний, Виктор, женился и остался в Донбассе, Павел был единственным утешением матери. Когда он ушел служить в армию, она почувствовала себя осиротевшей. Каждое письмо от Павлуши делало ее счастливой. А сейчас, когда сын наконец вернулся домой, ей больше не хотелось разлучаться с ним. В глубине души Лукьяниха мечтала о том, чтобы ее Паша поскорее привел в дом молодую сноху, которая стала бы ей родной дочерью. Она начала даже присматриваться к девушкам: которая из них могла бы приглянуться Павлу?
Но вот о Зое как о будущей снохе она никогда не думала. Возможно, еще и потому, что Матрена Григорьевна всегда держалась высокомерно и говорила соседкам, что для ее дочери ровни здесь, в селе, не видит.
Однако вчера, когда Лукьяниха возвращалась с фермы, Матрена Григорьевна остановила ее, поздравила с возвращением сына и начала расспрашивать, остается ли он в колхозе, или уедет куда-нибудь. Внимание Матрены Григорьевны было приятно Лукьянихе. Она поняла: видно, приметила, что Павел начал встречаться с Зоей.
— Павлуша у нас пока что гостем живет. Если бы остался здесь — хорошо было бы. Ну, а ехать соберется — неволить не буду.
На следующий день Лукьяниха опять встретилась с Мотрей. Та приветливо поздоровалась с ней, но о Павле больше не спрашивала.
«Ишь ты! Мой Пашенька, выходит, еще бегать за ее Зоей должен!» — с обидой подумала Лукьяниха.
Дома она увидела на столе письмо, адресованное сыну. Конверт был вскрыт — значит, Павел уже прочел письмо.
«От кого это?» — подумала она.
Лукьяниха вытащила письмо из конверта, развернула и принялась читать.
Письмо огорчило ее. Лукьянихе казалось, что сын может послушать армейского друга и уехать к нему на Урал. Потом подумала: а может, Павлу и надо уехать? На Урале он станет работать на заводе, по вечерам будет учиться. А тут что он будет делать?
Лукьяниха с нетерпением ждала сына. Ей хотелось поговорить с ним, спросить, как он дальше думает жить. Она немного повозилась по хозяйству, потом, не выдержав, вышла к воротам. Может быть, вот-вот подойдет и сын.
Издалека, со стороны Зоиного дома, доносилась песня. Лукьяниха поняла: Павел там, ему, видно, с ней так хорошо, что и уходить не хочется. Она вернулась в дом, но то и дело выглядывала на улицу, прислушивалась к каждому шороху. Попыталась немного вздремнуть — не удалось…
Павел пришел уже после полуночи. Вид у него был довольный, глаза блестели.
— Письмо видел? — спросила Лукьяниха, подавая ему ужин.
— Видел.
— Ну, и что же?
Она тревожно заглянула ему в глаза. Но Павел как будто и не слышал. Он думал о чем-то и улыбался своим мыслям. Выпив стакан молока, он ушел спать.
А Лукьяниха долго еще не спала, прислушивалась к тому, как Павел дышит, как ворочается с боку на бок…
Касатенко возглавлял колхоз имени Ватутина с 1945 года, как только вернулся с фронта, которым командовал генерал Ватутин. В честь его и был переименован колхоз. Жизнь в колхозе налаживалась туго. Но Дубовку выручало ее местоположение, близость к крупным городам — туда вели хорошие дороги.
Аким Федорович прикинул — колхозу помимо другого необходимы денежные накопления, и их могут дать ранние овощи, фрукты, мед.
Он занялся садами, пасеками, сам выезжал на рынок, следил за ценами, поставлял овощи заводским столовым, а взамен колхоз получал от заводов техническую помощь, понемногу крепче становился на ноги.
Касатенко укоряли за страсть к «коммерческим» делам, но Аким Федорович продолжал действовать в том же духе. Кроме того, Касатенко большое внимание уделял колхозным коням. Лошади в колхозе имени Ватутина были — превосходны, отлично работали в хозяйстве, еще не имевшем в те годы тракторов и машин и зависевшем в этом отношении от МТС.
Зерновому хозяйству в колхозе Касатенко уделял внимания гораздо меньше, чем подсобному, и за это его неоднократно критиковали в районе.
Появление Гирша Гурко, приехавшего в колхоз имени Ватутина, Касатенко вначале встретил радушно. Опытный, знающий механик, бывший заводской мастер являлся большим подспорьем в хозяйстве, тем более что колхоз начинал понемногу приобретать сельскохозяйственные машины.
Но вскоре между Касатенко и Гурко начались стычки. Гирш Гурко стал говорить: в первую очередь надо заняться зерновыми культурами, механизировать их обработку.
— Знаешь, сколько стоит каждая машина? — отмахивался от него Касатенко.
— Государство предоставляет кредит, — настаивал Гирш.
— Какой умник! А чем потом оплачивать будешь этот кредит?
— Из доходов, полученных за овощи, фрукты, мед.
— Их даже на один трактор не хватит.
Касатенко хитрил, просто такой уж у него был характер, что ему трудно было расставаться с каждым рублем. Человеком он был честным, рачительным хозяином, но чрезмерно прижимистым. Каждый счет, который ему предстояло оплатить, беспокоил и даже раздражал его.