Внебрачный контракт
Шрифт:
Короче говоря, напрасно наша молодая ячейка общества постилась по установленному безголовой главой семейства черному списку – покупка машины теперь отложена на неопределенный срок, а родитель с позором был выгнан в отчий дом второго подъезда первого этажа моей родительницей, которая впервые тогда задумалась о расторжении отношений с Дмитрием Алексеевичем Перепелкиным.
Правда, как всегда это бывает в молодых ячейках общества, примирение все же произошло неделю спустя, и вся сладость его в полной мере была испытана, как водится, но семейное счастье оказалось недолгим – в апреле отец опять исчез и явился лишь через неделю с помятым телом и лицом, с ушастой дворнягой на поводке.
Мама уж и не спрашивала, где столько времени пропадал ее
– Сволочь, – и велела идти ему, откуда пришел.
– Да что ты говоришь-то? – нагло отозвалась глава семьи, потом опомнилась и жалостливо пробормотала: – Вот, всю неделю за собачкой пробегал. Слада... Машина за ними приезжает... Ну, забор... Ловят, их, бедных, ловят! – Тут «глава» чуть было слезу не пустила. – Я ее спас и домой привел, – не без гордости проговорил отец. – Пусть у нас живет себе на здоровье. – У него от собственного добросердечия и благодушия дыхание перехватило на секунду. Сглотнув слюну, со знанием дела он добавил: – Сука!
В этот момент малярша Шура с чрезмерной эмоциональностью забарабанила в дверь.
– Я против! Никакой собаки в доме я не потерплю! – взревела она.
– Да что ты говоришь-то?! – И отец открыл дверь. – А почему?
– Потому что не нужно мне, чтоб она гадила по углам, кусалась!.. И вообще, может, эта ваша сука бешенством или чумкой больна!
– Да что ты, теть Шур! Это ж ангельское существо! – И глава ячейки душевно обнял соседку, да еще тряхнул ее вдобавок за плечи.
– Ну, смотри, Дима, смотри. У вас ребенок. Вам решать, – растаяла малярша и вернулась к покраске коридора в... Даже не знаю, как бы поточнее определить тот цвет, которым она обновляла в очередной раз стены нашей общей площади. Пожалуй, цвет детской неожиданности. Ну, может, чуть понасыщеннее.
– Скоро жить негде будет! Один собаку приволок, вторая тридцать пятым слоем коридор красит! – проворчала мама, и на том тогда все закончилось.
Однако родители в конце концов развелись. Бедная мамаша моя не выдержала, когда благоверный дошел до того, что вместо собачки женского пола в пьяном угаре приволок домой настоящую размалеванную суку, утверждая, что никакая это не сука, а его кореш – Мишка.
Все произошло очень быстро – и развод, и получение отдельной однокомнатной квартиры на другом конце Москвы. Как я потом узнала, маме с жилплощадью посодействовали на новой работе – в одной крупной строительной организации, где она служила самым примерным образом секретарем-рефентом директора. Не прошло даром ее изучение стенографии и слепого метода машинописи! Из гостиницы она уволилась по причине равнодушия и наплевательского к ней отношения со стороны начальства.
А дело было так. Повышенное внимание одного постояльца к моей родительнице стремительно переросло сначала в навязчивость, а затем и в настоящее хамство, в результате чего мамаша написала докладную, в котором довела до сведения руководства гостиницы, что проживающий в номере 23 товарищ Велибков в ночь с семнадцатого на восемнадцатое октября нарушил правила поведения в гостинице и во втором часу ночи ломился в дверь к дежурной (т.е. к ней), что, естественно, очень оскорбило дежурную. В конце она просила принять меры. Однако никаких мер принято не было, и гнусный Велибков продолжил свое наступление на дверь дежурной через трое суток. Мама наступление выдержала достойно – дверь не открыла, а утром плюнула и написала заявление об уходе, после чего устроилась секретарем-референтом к директору одной крупной строительной организации.
Мне шел пятый год, когда я вцепилась в мамашину руку, глядя на пустые стены старой комнаты второго этажа, посреди которой стоял вишневый мотоцикл, а в углу прямо на полу храпел папаша в обнимку со спасенной сукой.
Тут еще нужно непременно упомянуть, что бабушка № 1 переместилась в новую квартиру столь же плавно, как и вся наша мебель, заняв свое место на кухне. Присосавшись к плите, она все готовила и готовила, боясь, что кто-нибудь в доме останется голодным.
Часть вторая
Переходный период
Детство оборвалось для меня сразу, внезапно, как обрывается новое блестящее ведро в колодце, привязанное старой гнилой веревкой, – сорвалось и полетело вниз, ударяясь о деревянные балки, пока не упало на самое его дно, не ударилось о студеную воду. Только шлепок послышался. Шлепок сорвавшегося новенького ведра поставил жирную точку на моем детстве, и, чтобы заглянуть в него, надо спуститься туда, на самое дно темного колодца – там, под свинцовой плотной водой затаились все воспоминания. Именно там укрыта моя гениальность и бегемот, мамин мастит и «дохтурша» Варвара со своими устрашающими длинными иголками, которая лечила все болезни, синий «Москвич», зацепившийся за спицу козырька моей коляски боковым зеркалом и прокативший ее под сизым мартовским небом, и сны о прекрасном юноше в белых одеждах под виноградными шпалерами, и многое, многое другое.
А именно – детство закончилось для меня в тот ужасный день первого сентября, когда я пошла в первый класс средней общеобразовательной школы. Отдали меня туда не в три года, как мечталось бабушке № 1, а в семь с половиной, но мне от этого было не легче – я проревела белугой все утро: начала с того момента, как глаза продрала и вспомнила, что сегодня день не простой, а особенный. Сегодня я поднимусь на первую ступень лестницы взрослой жизни, а без этой ступеньки-то поганой никак не обойтись – нужно непременно, во что бы то ни стало, подняться на нее. Мало того! Еще и удержаться на ней нужно, и дальше, выше лезть по этой лестнице, чтобы человеком стать. Что-то подобное говорила мне баба Зоя накануне вечером, дабы поддержать меня, укрепить, так сказать, в начинаниях, но все только испортила, и утром первого сентября, когда все первоклашки, приодетые, с новыми ранцами, с цветами и улыбками до ушей, рвутся на первую в своей жизни линейку, я заливалась слезами, чувствуя, что ничего хорошего на лестнице взросления меня не ждет – одна только гадость, подлость и усталость.
Провожать меня первый раз в первый класс приехали баба Фрося, баба Сара, дедушка-несун и отец с ушастой дворняжкой. Бабушка № 2 захлюпала носом, глядя на меня, а минут через пять мы выли с ней в два голоса.
– И зачем ребенка-то мучить? – захлебываясь, промычала баба Фрося.
– Что вы от меня вообще хотите? Я – искусственница! Неполноценный ребенок, оторванный пяти недель от роду от материнской груди! Не пойду я в школу! – сопротивлялась я.
– И правильно! Вон – бабка вообще грамоте не обучалась, а живет припеваючи!
– Н-да, – подтвердила ее сестра.
– Сейчас времена другие! – сказала мама.
– Прекратите девочку портить! – воскликнула баба Зоя, а отец ржал, хватаясь за живот, собака лаяла...
Дед весомо проговорил:
– Так, так, значить...
Что могло бы означать это его «так, так, значить» – не знаю, но супруга мгновенно взъелась на него:
– Ты-то хоть, Люба, молчи! Дурень!
Наконец процессия моих родственников во главе со мной двинулась по направлению к храму знаний. Я шла с красным лицом, слезы сами собой катились из глаз, в руках я несла непомерный букет, который состоял из принесенных бабой Фросей белых лилий, маминых роз, отцовских гладиолусов, купленных позавчера бабушкой № 1 хризантем и подвялых разноцветных астр, которые почему-то пахли не астрами, а помойкой, – их торжественно преподнесла мне баба Сара. Слава богу, хоть дедушка вместо цветов принес две половинки разрезанного вдоль батона сырокопченой колбасы.