Внешняя беговая
Шрифт:
— Засилье чуждых православию сект вызывает наши глубокие опасения за привнесение смятений в неокрепшие души наших граждан, — завел извечную шарманку старец.
— Что, боитесь конкуренции?! — весело оскалился бравый генерал, из которого уже выветрились все алкогольные пары.
— Это недобросовестная конкуренция на «чужом» поле, — слегка насупился митрополит и легонько пристукнул посохом об пол.
— Ладно-ладно. Тут я с тобой полностью солидарен. Если уж выметать заразу, то не стоит отделываться только изгнанием секты иеговистов. Всю эту «пятую» колонну, засланную к нам из-за рубежа доброхотами из ЦРУ и Ми-6, надо вычищать под корень, оставив только те религии, которые испокон свойственны данной местности. Ты, вот что, святой отец, подготовь-ка со своими учеными-богословами и нашим Комитетом по делам религий проект закона, запрещающего распространение на территории России не свойственных ее географии религиозных учений. Я полагаю, что принятие этого закона не вызовет каких либо затруднений со стороны Высшего Военного Совета. Что же касается воя в международных кругах, так и плевать на него с нашей-то колокольни. Мы и сами с усами.
— Не сомневайся,
Афанасьев встал, намереваясь закончить аудиенцию. Встал вслед за ним и понятливый митрополит. Уже стоя в дверях и осеняя крестом Хозяина Земли Русской, неожиданно произнес:
— Есть ли у тебя, сыне мой, отец духовный, наставляющий и оберегающий от поступков опрометчивых?
Афанасьев даже растерялся от такого беззастенчивого навязывания соглядатая. Он- то по своей наивности полагал, что завербовал долгогривого, а теперь выяснялось, что ту же самую работы проделывала и противоположная сторона. «Ну, батюшка! Ну, хват!» — мельком пронеслось у него в голове.
— Я, как вы знаете, не слишком-то религиозен, воспитанный в манерах пионерии и комсомола, — попробовал он выкрутиться из бархатных объятий местоблюстителя.
— Все мы родом из оного детства, — улыбнулся подкупающе священник. Но ведь когда-то же надо и взрослеть. А это никогда не поздно сделать.
— Право же, я и не знаю, — засмущался, припертый к стенке диктатор.
— Хочешь, я подберу тебе достойного иерея, коему ты сможешь доверить тайны своей души без опаски?
— Может быть, вы как-то сами? — быстро нашелся он с ответом. — Все-таки вы, в прошлом тоже были военным, а поэтому нам станет проще понять друг друга.
— В гордыне ложной отказываться от сего предложения не стану, — степенно произнес митрополит, вдругорядь осеняя крестом своего будущего подопечного, однако руку для поцелуя не подал, щадя чувства Валерия Васильевича.
— Наши встречи можно будет тогда проводить на регулярной основе, — задобрил Афанасьев своего будущего духовного наставника.
— Отрадно слышать такое, — кивнул тот в ответ. — Ты только пропуск постоянный не забудь мне выписать.
Расстались они, если и не друзьями, то, по крайней мере, в чем-то единомышленниками. На сегодня предстояла еще встреча с «промышленниками», занятыми в сфере ВПК. На его участии в этом мероприятии особенно настаивал Юрьев. Поэтому отказаться никак было нельзя. И хоть после встречи с митрополитом он чувствовал себя выжатым, как лимон, идти все же пришлось, чтобы не обижать премьера.
II.
Совещание с «флагманами» военно-промышленного комплекса было скучным и затянулось до обеда. Всё было, как и в прошлый раз. Они хором жаловались на сложности периода перехода к импортозамещению, кляузничали друг на друга из-за недопоставок комплектующих, неподъемных цен на сырье и энергоносители, а также нереальные, на их взгляд, сроки по приемке заказанной и уже оплаченной Минобороны номенклатуры вооружений. Откровенно говоря, Афанасьев не до конца понимал, какое он имеет отношение ко всей этой кутерьме, если Юрьев взялся за разгребание производственных «авгиевых конюшен», совмещая в себе, как заказчика, так и исполнителя гособоронзаказа. Его, Главу Высшего Военного Совета, отвечающего за существование России, в конечном счете, должно волновать только количество и качество принимаемой на вооружение техники. А уж, каким способом и по какой цене должно происходить таковое — не его епархия. Поэтому на выслушивание нудных жалоб производственников, его заставила только личная просьба премьер-министра, неизвестно с какой целью, упросившего его присутствовать на совещании. Хотя, если вдуматься, то мотив Бориса Ивановича, можно было легко просчитать. После перспектив, продемонстрированных ему по результатам испытаний протонного ускорителя, а также после встречи с Николаевой, ему, как стороннику только инновационных методов ведения современной войны, ужасно хотелось секвестрировать бюджет оборонного комплекса в пользу гражданского производства. Он и раньше, помнится, высказывал «крамольные» мысли о том, что все эти пушки, танки — детища вчерашнего дня, не имеющие дальнейших перспектив. Панацею от нынешних военных угроз он видел только в абсолютно новых и доселе невиданных видах вооружений. Поэтому предлагая переходить на экономику «военного времени» с учреждением ГКО он одновременно желал, как сосредоточить усилия на производстве оружия на «новых физических принципах», так и конверсировать производственные мощности, занятые изготовлением традиционных видов оружия. При ограниченности бюджета, это его идея представлялась почти несбыточной мечтой. Правда, если научные изыскания Николаевой, взявшейся за работу с необычайным рвением, получат свое подтверждение, то экономические перспективы сулят умопомрачительные выгоды. Многие экономические проблемы можно будет решить за пару щелчков. По крайней мере, сырьевые проблемы, связанные с себестоимостью добычи некоторых полезных ископаемых, точно бы разрешились одномоментно. А это потянуло бы за собой и решение иных экономических проблем. А значит, в таком случае, переориентировать передовые предприятия ВПК на выпуск высокотехнологичной гражданской продукции стало бы значительно безболезненнее, нежели при «Мишке Меченом» или «Борьке Пьянице». Но пока эти мечты не приобрели реальную основу, демонстрировать Главе государства мелкую грызню директоров предприятий, с целью их дискредитации, дело было малоперспективным. Афанасьев даже слегка обиделся на Юрьева за это, но вида подавать не стал на людях. Лишь только по окончании заседания бросил тому упрек, однако в довольно мягкой форме:
— Ну и зачем Борис Иваныч ты устроил для меня весь этот балаган? Сам разве не мог разрулить ситуацию? Я ведь прекрасно знаю, что твои диктаторские методы управления, гораздо круче моих увещеваний, хотя, при этом, диктатором считают именно меня. А потому и без моей помощи знаешь, как поступить с этой камарильей.
— Как?!
— Очень просто. Взять парочку из них — наугад, да и расстрелять к чертовой матери.
В общем, вернулся в свой кабинет Афанасьев не в самом лучшем расположении духа. Только-только бухнул свой зад в крутящееся кресло с высокой спинкой, как зазвонил один из многочисленных телефонных аппаратов, стоявших сбоку от стола. По характерному звуку звонка, Валерий Васильевич понял, что звонит Тучков. Неприязненно покосился на телефон, потому что от Николая Павловича никогда никаких хороших вестей еще не поступало. Тяжко вздохнув, все же снял трубку, бросив коротко:
— Слушаю.
— Валерий Васильевич, включите телевизор, вторую программу, — не поздоровавшись, зачастил тот в трубку, лязгая зубами, что говорило о его крайнем и негативном возбуждении.
— А что там? — спросил Афанасьев, свободной рукой шаря по столу в поисках пульта от телевизора.
— Сами увидите, — не стал вдаваться в подробности кэгэбэшник и тут же отключился не попрощавшись.
Валерию Васильевичу оставалось только хмыкнуть на такое нарушение правил светского этикета. Впрочем, от всегда хамоватого Тучкова ничего иного можно было и не ждать. Найдя, наконец, пульт, сразу нажал на цифру «2». Экран вспыхнул и отобразил начало трансляции новостного канала «Вести». Мужской голос за кадром анонсировал новости на канале. Первой в этом списке была новость, буквально ошарашившая видавшего виды Валерия Васильевича. Бойкая и острая на язык корреспондентка «Вестей» выдала неприглядную сенсацию, изобличавшую мерзкие нравы своих коллег с Первого канала. Ее репортаж поведал о том, как руководство Первого канала вкупе с известным продюсером и телеведущим программы «Модный приговор» Александром Васильевым решили провести благотворительную акцию для сирот, больных лейкемией и находящихся в одном из московских хосписов. Широко распиаренная до этого момента акция подразумевала собой раздачу подарков всем, практически безнадежно больным, детям, находящимся в стенах больничного учреждения. В означенное время, все дети хосписа, которые еще могли ходить, прилипли к окнам, наблюдая, как во двор больницы заезжают две громадные фуры с подарками и сладостями для детей, в сопровождении многочисленной съемочной группы, руководством телеканала и сотрудниками передачи «Модный приговор». Бодренькие речи с банальными словами приехавших спонсоров, и съемки на камеру того, как большие дяди с телевидения обнимают худеньких ребятишек с обритыми налысо головенками, сопровождались выгрузкой шикарно упакованных подарков с игрушками и конфетами от лучших производителей. После съемок и сделанных на память фотографий представителей массмедия на фоне и среди коробок, перевязанных пышными бантами, дарители с помпой и под благодарственные возгласы малышни быстренько удалились восвояси преисполненные чувством выполненного долга. Когда же страсти от приезда «высоких» гостей понемногу начали стихать и одаренные сверх всяких ожиданий дети принялись распаковывать коробки, то выяснилась одна малоприятная деталь. Все до единой коробки с подарками и сладостями были ПУСТЫМИ. Вернее, даже не так. Они не были пустыми в прямом смысле этого слова. Коробки были набиты какими-то старыми тряпками, обрывками газет и опилками, так, чтобы со стороны и по весу они казались полными. Одним словом — бутафория. Девица еще щебетала о том, что руководство телеканала, узнав о таком «досадном недоразумении», искренне сожалеет о произошедшем, приносит извинения и еще нечто в этом роде. Но все это уже были просто слова, не имеющие никакого принципиального значения.
В отличие от своего друга и соратника Рудова, обладавшего взрывным и подчас плохо контролируемым им самим характером, Афанасьев мог поставить себе в заслугу свою извечную флегматичность и даже, на взгляд посторонних, некую расчетливую холодность, которую можно было легко принять за нерешительность. С одной стороны такая черта характера всегда помогала ему принять в ритме неторопливого средневекового гавота единственно возможное, а потому и правильное решение. Но с другой стороны, в Вооруженных Силах о нем сложилось мнение, как о тугодумном и нерешительном человеке, что порой мешало его карьерному продвижению. Но если кто-то вдруг ненароком поглядел на Валерия Васильевича в те минуты, когда он без отрыва следил за кадрами на экране телевизора, то его первоначальное мнение о спокойном и уравновешенном характере Главы Высшего Военного Совета было бы не просто поколеблено, а попросту опрокинулось всеми четырьмя колесами кверху. За те недолгие минуты просмотра репортажа о кощунственном поступке телевизионщиков его лицо несколько раз меняло свою окраску: от мертвенной бледности до яркой пунцовости. Глаза его налились кровью так, что сосуды готовы были лопнуть в любую секунду. В порыве дикого бешенства, которого он доселе за собой не замечал, он сорвал галстук, резинка которого от рывка лопнула со звоном, будто спущенная тетива лука. Губы, сначала шлепающие в непонятном режиме, наконец, со свистом и шипеньем выдавили антиатеистическое:
— Господи! Позор! Господи, прости!
Ничего не видя вокруг себя, слепо и нервно нащупал сбоку один из многочисленных телефонов. Зло сорвал трубку. Телефон был прямой, поэтому ни набирать номер, ни связываться с коммутатором не было нужды. На том конце провода, видимо, ждали этого вызова, без проволочек сняв трубку.
— Палыч! — заорал благим матом Афанасьев. — Ты меня слышишь?!
— Да, слышу-слышу, — начал было, подражая Зайцу из «Ну, погоди!», как всегда, ерничать Тучков, но быстро осекся, ибо до сих пор никогда не слышал трубного слоновьего ора вперемежку с матом.
— Е…ть всех в …! Расстрелять, к е…й матери всех! Немедленно! Слышишь, б…я?! Всех арестовать и расстрелять, х…й им до печенок! На площади, б…я! Позор, б…я, на весь белый свет! Совсем уже о…ели, мрази! Палыч, ты б…ть, меня слышишь?! Всех расстрелять — их самих, их родителей, их детей, их внуков, их прислугу, их собак и кошек! Доложить, немедленно об исполнении! Если ты их не расстреляешь, я сам приду и задушу всю эту шушеру! — надсадно орал он в трубку так, что на его крик примчался не только Михайлов, но и сидящий с ним в приемной Завьялов.