Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом
Шрифт:
Жданов не был старым большевиком: во время революции ему было 21 год, хотя он уже два года являлся членом РСДРП(б). Его политическая карьера началась в середине 1920-х годов в Нижнем Новгороде, но настоящий взлет случился в 1934 году, когда он был переведен из Горького в Москву и сразу стал приближенным Сталина (в 1934 году он провел в кабинете последнего 278 часов, по продолжительности общения с ним уступив только Молотову и Кагановичу 45 ). Перевод состоялся вскоре после XVII партсъезда – «Съезда победителей», – и это обстоятельство немаловажно: карьера Жданова началась в один из самых благополучных моментов в истории Советского Союза – индустриализация идет полным ходом, оппозиции больше нет, социализм почти построен, враги почти разоблачены и даже Киров еще жив. Практически сразу после перевода в Москву Жданов начал готовить Первый съезд советских писателей, который состоялся в августе 1934 года и стал одновременно и точкой отсчета новой советской культуры, и первым ее официальным представлением внешнему миру. После убийства Кирова Жданов становится главой парторганизации Ленинграда 46 ,
45
Волынец А. Жданов. М., 2013. С. 154.
46
В 1936–1945 годах основной должностью Жданова был пост первого секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б).
47
Жданов Ю. Взгляд в прошлое: воспоминания очевидца. Ростов-на-Дону, 2004. С. 83.
48
См.: Кларк К. Москва, четвертый Рим. Сталинизм, космополитизм и эволюция советской культуры (1931–1941). М., 2018. С. 246–301; Дэвид-Фокс М. Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921–1941 годы. М., 2015. С. 479–498.
49
Сталин И., Жданов А., Киров С. Замечания по поводу конспекта учебника по «Истории СССР» // Правда. 1936. 27 января. С. 2 (Сталин И. В. Сочинения. Т. 14. М., 2007. С. 32).
Послевоенное возвращение Жданова в высший эшелон власти происходит в схожей обстановке. Жданова переводят в Москву в период нового благополучия и новой открытости государства внешним связям, когда благодаря победе международный престиж СССР казался высок как никогда и когда весь мир снова увидел в нем спасителя и проводника в будущее – во всяком случае, именно так представляло себе этот взгляд тогдашнее советское руководство. Задачей Жданова становится снова использовать культуру для укрепления международных связей и консолидации политического капитала страны, что означало необходимость приспособить советскую культуру к задачам внешней пропаганды, а это, в свою очередь, подразумевало практически полный отказ от приоритетных установок военного периода. Ждановские постановления и кампании и были попыткой осуществить это переустройство, заставить культуру работать на внешний престиж СССР и способствовать экспансии советского социализма, а одновременно отсечь от советской культуры все, что не способно выполнять эту роль. Эта книга – попытка описать послевоенное ждановское руководство культурой в очерченном контексте.
Книга состоит из десяти глав, каждая из которых представляет собой отдельный сюжет. Эти сюжеты самостоятельны и разномасштабны: в одних главах в центре повествования оказываются идеологические кампании и массивные сдвиги в культурной политике, в других – конкретные постановления, в третьих – их отдельные герои. Эта разномасштабность представляет собой опыт сознательной смены оптики исследования, попытку взглянуть на эпоху в разных приближениях и тем самым лучше настроить взгляд. Конечно же, представленные сюжеты не охватывают всего многообразия культурной жизни ждановской эпохи: среди них, например, нет ни знаменитой философской дискуссии, посвященной обсуждению книги Георгия Александрова «История западноевропейской философии», ни громкого «дела КР», не уделяется отдельное внимание ни театру, ни изобразительному искусству. Рассмотренные ниже десять сюжетов не претендуют на исчерпывающее описание ждановского периода, но предлагают немного иначе взглянуть на его узловые моменты и, возможно, чуть лучше его понять.
Первая глава посвящена антисоветской кампании в западной прессе, ставшей одним из важнейших триггеров усиления напряженности в отношениях с бывшими союзниками после войны. Сталин всегда уделял большое внимание тому, что говорили и писали об СССР за его пределами, и появление антисоветских публикаций было воспринято им как спланированная атака на престиж государства. Эта атака в значительной степени пошатнула уверенность советского руководства в устойчивости международного положения СССР и заставила форсировать идеологическое наступление.
Во второй главе речь идет о работе Советского информбюро после войны и о том, почему советская пропаганда не смогла дать информационный отпор антисоветской кампании и была вынуждена задействовать культуру для трансляции нужного взгляда на Советский Союз.
В центре
Четвертая глава посвящена Михаилу Зощенко – одному из двух главных фигурантов постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград». Предъявленные ему обвинения в том или ином виде присутствовали и в постановлениях о кино и театре, но только в его случае они носили персональный характер. В главе предлагается объяснение того, как это было связано с репутацией Зощенко и особенностями литературы как средства пропаганды.
В пятой главе повествование возвращается к постановлению о кинофильме «Большая жизнь», но сосредоточивается на двух его героях, прежде остававшихся в тени: режиссерах Всеволоде Пудовкине и Сергее Эйзенштейне. Эта глава посвящена историческому кино и тому, какую роль оно играло в культуре, сделавшей ставку на современность. В первой части рассказывается о фильме «Адмирал Нахимов» и о том, как в истории его редактуры отразились внимание советского руководства к антисоветским публикациям и забота об имидже страны. Во второй части тот же сюжет рассматривается на примере запрета второй серии «Ивана Грозного», также обусловленного нежелательными ассоциациями с антисоветскими выступлениями на Западе.
Шестая глава посвящена второму фигуранту постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» – Анне Ахматовой, оказавшейся задействованной в конфликте между двумя историями советской литературы, официальной советской, с одной стороны, и получившей распространение на Западе – с другой. В главе рассказывается, как жизненная стратегия невключенности Ахматовой в официальную жизнь в контексте начала холодной войны приобрела антисоветский облик.
В центре седьмой главы – кампания по борьбе с «низкопоклонством» в литературоведении, маркировавшая перемены в соотношении между изоляционизмом и интернационализмом в послевоенном СССР. В главе рассматривается несколько эпизодов внутренней и внешней советской культурной политики, связанных общим сюжетом – переходом от интеграции сначала к отделению от западного мира, а затем к замещению его «альтернативным Западом».
Восьмая глава посвящена постановлению об опере «Великая дружба» и послевоенной кампании по борьбе с формализмом в музыке. В ней утверждается, что, вопреки расхожему мнению, смысловым центром постановления была не борьба с модернистской музыкой, а проект создания новой советской классики, которая должна была стать выражением мирового превосходства советской культуры.
Девятая глава посвящена борьбе с «буржуазным национализмом» в советских республиках и тому, какое отношение выстраивание единого общесоветского исторического нарратива имело к внешней репрезентации СССР.
Десятая глава рассказывает об изменениях культурной политики после Жданова – о том, как репрезентационный проект превратился в репрессивный и как дело Еврейского антифашистского комитета и кампания по борьбе с космополитизмом обозначили собой прощание со ждановским курсом.
Глава 1
КАК ЗАКАЛЯЛСЯ ЗАНАВЕС
АНТИСОВЕТСКАЯ КАМПАНИЯ В ЗАПАДНОЙ ПРЕССЕ КАК ФАКТОР ПОСЛЕВОЕННОЙ ПОЛИТИКИ
5 марта 1946 года бывший премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выступил с речью в Вестминстерском колледже в американском городе Фултоне. Подчеркнув общность политических традиций и историческую близость Великобритании и США, Черчилль заявил, что никто не может знать, чего ждать от другого союзника по антигитлеровской коалиции – Советской России. На сцену послевоенной жизни, утверждал он, легла черная тень – тень от железного занавеса, разделившего Европейский континент. По одну его сторону оказались страны, защищавшие демократические ценности, права и свободы, по другую жизнь подчинилась тотальному контролю полицейских государств, управляемых из Москвы. Распространивший свое влияние на страны Центральной и Восточной Европы советский режим, утверждал Черчилль, теперь представляет угрозу и для оказавшихся в его власти народов, и для всего остального мира.
Фултонская речь Черчилля – один из самых известных текстов начала холодной войны, нередко – точка ее отсчета. Черчилль ввел в послевоенный дискурс концепцию биполярного мира и образ железного занавеса, а также первым публично обозначил переход бывших союзников от сотрудничества к конфронтации. Речь вызвала в СССР эмоциональную реакцию: 14 марта в «Правде» было опубликовано интервью Сталина, в котором он обвинил Черчилля в попытке развязать новую войну и сравнил его с Гитлером. «Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира» 50 . Черчилль действительно употреблял слово «раса» (race), говоря о нациях, обеспечивающих порядок в Европе, и ставил перед англоговорящими народами задачу противостоять угрозе коммунизма, однако призывов к войне в его речи не было. Их и не могло быть: хотя среди его слушателей присутствовал президент США Гарри Трумэн, Черчилль выступал в Фултоне не как официальный представитель Великобритании, а как частное лицо. Для Сталина, однако, важнее оказались не конкретные обстоятельства выступления, а его контекст.
50
Интервью тов. И. В. Сталина с корреспондентом «Правды» относительно речи г. Черчилля // Правда. 1946. 14 марта. С. 1 (Сталин И. В. Сочинения. Т. 16. Ч. 1. С. 221).