Внимание - чудо-мина !
Шрифт:
В темноте пляшут лучи электрофонариков и "летучих мышей".
В крыше и стенах цеха зияют проломы. Из проломов еще курится дым. Грохочут трактора с включенными фарами.
Полковник Маринов, весь перемазанный сажей и известкой, со сбитой набок фуражкой, выбирается вверх по заваленной обломками железобетона лестнице, ведущей в подвал.
– Ну как?
– спрашивают сверху возбужденные голоса, - Стучат еще?
– Стучат, стучат!
– успокаивает рабочих Маринов.
– Вот что: вся ночь уйдет на расчистку лестницы.
В подвале - стук и звон. Вода подбирается уже к груди, Тут и там все еще вспыхивают изредка спички.
– Не жгите, товарищи, спички!
– громко говорит, стоя в воде, Климыч. Еще пригодятся. Наши нас не бросят, выручат.
Кое-кто из рабочих взобрался на станки. В воде холодно. Климыча трясет дрожь, зуб на зуб не попадает.
– Махорки ни у кого не осталось?
– спрашивает кто-то в темноте.
– Была, да намок весь кисет...
Откуда-то сверху доносится прерывистый стук.
– Тихо, товарищи! Ша! Морзянка, никак!.. Кто морзянку знает?
– Я знаю, - отвечает тонкий голос подростка, - В Осоавиахиме изучали.
– И я с подпольных годков помню, - говорит Климыч, - в тюрьме царской перестукивались...
"Вас понимаю!" - выстукивает Климыч.
– Спрашивают - все ли целы? "Все живы!"
– Воду, говорят, отключили. Хотят взрывом расчистить вход! Просят всех отойти в дальний угол, за станки. Раненых перенесите туда!
"Вас понял!" - стучит Климыч по трубе.
– Не робей, ребята!
– весело говорит он в полной темноте.
– Будет Гитлеру труба. А мы через полчаса горячий чай будем пить дома!
В темноте по бикфордову шнуру со скоростью один сантиметр в секунду бежит яркая искра белого огня,
Маринов быстро выбирается из обломков наружу. Уже у самого выхода шинель цепляется за железный прут, торчащий из куска железобетона. Он дергает шинель - не может отцепить, Дергает изо всех сил и с рваной полой выкарабкивается наружу, бегом бежит за угол,
С оглушительным треском, распоров пламенем ночь, рвется заряд тола. Направленный взрыв выбрасывает во двор куски железобетона.
Целая толпа рабочих во главе с полковником Мариновым выкатывается из-за угла цеха к лестнице.
В большом проломе на месте сорванной взрывом двери в подвал показывается белая голова Климыча.
– А! Это ты, полковник!
– говорит он снизу.
– Ну, спасибо, сынок. Выходит, минами можно не только убивать, а и спасать людей, а?
– Обернувшись назад, он кричит: - Раненых выносите!
Бережно выносят раненых, кладут на носилки - рядом давно ждет санитарная машина с красным крестом. С рабочих, выбирающихся из каменного мешка, чуть не ставшего для них смертельной западней, льет вода. Товарищи по заводу бросаются к ним. Объятия, крепкие рукопожатия...
– А где наш избавитель?
– озирается Климыч.
– Полковник-то?
– отвечают ему.
– Уехал полковник. На объект умчался. Как только вы вылезать начали, так и уехал.
В подвале вдруг вспыхивает электрический свет.
– Свет дали!
– радуется Климыч.
– А ну, хлопцы, кто здоровый! Кругом! Заворачивай оглобли! За работу, к станкам! Воду-то спустили. Там и обсушимся. Не время чаи распивать.
Уже полночь, когда полковник Маринов приезжает на своей "эмке" в дом 17 на улице Дзержинского. В саду льет дождь, скрипят на ветру каштаны и тополя. Слезятся черные окна особняка. За голыми сучьями весь западный небосклон то и дело озаряется тускло-багровыми сполохами фронтовой канонады. Фронт уже под Харьковом. А столько еще не сделано дел, хотя в основном план операции выполнен!
Полковник тяжело поднимается на второй этаж, в маленькую комнату, в которой он неделю назад поселился с Ясеневым после того, как оттуда выехал генерал - работник штаба, командированный в Воронеж, куда скоро передислоцируется и весь штаб. Теперь приказа о передислокации, об оставления города можно ждать каждый день...
Ясенев не спит, читает лежа в постели какую-то затрепанную книжку, чертит что-то в блокноте.
– На передке был?
– спрашивает Ясенев, поздоровавшись, опустив на грудь книжку.
– Денек-два продержатся? Еще не все госпитали вывезены, ведь каждый день раненых с фронта привозят, И у нас еще не все сделано.
– Продержимся, - не очень уверенно отвечает полковник, раздеваясь. Как с "Фросей"?
Завтра все закончим.
– Что читаешь?
– О Циолковском. Гениальный ученый! Немцы вот его родную Калугу захватили, а я все о нем думаю, об учителе физики, жившем в домике на окраине Калуги. Уцелел ли тот домик-то? В нем Константин Эдуардович разработал теорию ракеты. Формула ракетного полета, космические корабли, искусственные спутники, ракетные поезда... Вот послушай!..
Сняв пиджак - Маринов в гражданском, - он ложится на койку, повернув к товарищу чуть улыбающееся лицо.
– Хорошенькое же время ты нашел мечтать о полете на Луну!
– Нет, ты только послушай, что писал Циолковский: "Сорок лет я работал над реактивным полетом..." Это он написал за несколько месяцев до смерти. "Через несколько сотен лет, думал я, такие приборы залетят за атмосферу и будут уже космическими кораблями... Непрерывно вычисляя и размышляя над скорейшим осуществлением этого дела, вчера, 15 декабря 1934 года, после шести вечера, я натолкнулся на новую мысль относительно достижения космических скоростей... Последствием этого открытия явилась уверенность, что такие скорости гораздо легче получить, чем я предполагал. Возможно, что их достигнут через несколько десятков лет, и, может быть, современное поколение будет свидетелем межпланетных путешествий". Каково, а? Когда я читаю такое у отца астронавтики, я горжусь, что я русский человек!