Внимание… Марш!

Потерянному поколению советских юношей

и девушек (1968-1973 г.р.) посвящается

Может ли кто-нибудь точно назвать минуту, день, год, когда окончилась его юность? Может быть в тот момент, когда свежие булочки перестали пахнуть радостью, а стали просто ванильными, или когда ты понял, почему «Пижамные люди» вместо того, чтобы хулиганить, на гастролях играют в шахматы, читают книжки, знакомятся с достопримечательностями?

А может тогда, когда после произнесения торжественных слов присяги: «…быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином,

строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров…», ты вдруг осознаешь, что буквосочетание «КВН» в армии означает «Кому Вы Нужны»?..

Юность оканчивается нахлынувшей вдруг пустотой и разочарованием в тех, кого считал близкими людьми, и пониманием того, что и сам оказался не очень-то хорошим другом…

Аромат юности уносится вместе с молочным запахом девичьих губ и чего-то запретного, ускользающего, источаемого нежной загорелой кожей. Когда стрелки, замершие на всех часах земли, вдруг, вздрогнув, как будто проснувшись и одумавшись, начинают свой рациональный и предсказуемый ход, более не отвлекаясь на такие мелочи, как эти ароматы…

А может быть, юность героев романа «Внимание… Марш!» окончилась, когда перестала существовать их страна? Или когда самый слабый и смешной человечек, который ставил всех в тупик своими похождениями, вдруг оказался героем?

Ритка и Стася. Кирилл, Лёнч, Равиль, Женька… Кандидаты в мастера спорта страны, которой больше нет… История легкоатлетической школы московского «Динамо», становясь частью истории некогда могучей империи, под рёв беспилотного «Бурана» и грохот десятибалльной трагедии вплетается в память и судьбы главных героев романа – представителей потерянного поколения…

Светлана Заболоцкая

_____________

А стройотряды уходят дальше.

А строй гитары не терпит фальши.

И наш словесный максимализм

Проверит время, проверит жизнь.

Николай Добронравов, 1976 год

С майором нашим нам повезло. Хоть и вольнонаёмный кадровый офицер, но по натуре такой же вольнолюбивый, как и все спортсмены – неважно, бывшие или настоящие. Первым барским его жестом было отправить нас обратно по домам к маменькам, после того, как вытащил нас из утробы Городского сборного пункта на Угрешской улице. Ибо пилить с нами, новобранцами, своим ходом в часть ему было скучно. А может, майор был суеверен? Так или иначе, забривание в армию с пятницы, тринадцатого мая, откладывалось на сутки.

Тряслись в двадцатом трамвае до «Пролетарской» (ведь ни «Кожуховской», ни, тем более, «Дубровки» тогда ещё и в помине не было) 1 . Майор, формально распустив нас ещё на остановке, уселся в голове вагона и всю дорогу игнорировал наше присутствие, в то время как мы, четверо молодых оболтусов, оживлённо перебалтывались, болтаясь без дела на задней площадке.

Вернувшись, как ни в чём не бывало, домой, словно из какой-нибудь штатной командировки в ближайшее Подмосковье, я для начала навернул бабулиного борща. Ломоть ароматного круглого «Московского» оттенил своими вкусными корочками раскрасневшуюся от свёклы капусту и разваренную картошку. Бабуля придвинула чашку с компотом, присела на табурет, и теперь подробно рассматривает, как я ем. Дождалась момента, когда я вытер рот рукавом, и принялась расспрашивать меня про армию.

– Армия, это такое дело… – попытался рассказать я, прищёлкивая языком, который всё ещё боролся с налипшими на зубы остатками урюка из компота. – Это такое дело… Ну, в общем, спрятались мы на угрешке в спортзал, как майор нам велел. Чтобы отсидеться, кто бы нас ни вызывал. А он нас типа сам найдёт, когда приедет… Ну, и там на матах заснули… Майор, как выяснилось, четыре часа нас искал, нигде найти не мог. Мы ведь к девяти утра из военкоматов подъехали, а майор, оказывается, уже в начале десятого там был. Ну, пожурил нас, конечно. Вот, домой отпустил…

– И что ж теперь-то? – недоумённо полюбопытствовала бабуля.

– Теперь – завтра утром. Станция метро «Ленино» 2 . В центре зала.

– Поди ж ты…

Я чмокнул бабулю в щёку, поблагодарил за вкусный обед и поплёлся в комнату собираться на тренировку. Раздался телефонный звонок. В трубке – Машка.

– Ты дома?

– Дома.

– Почему? Тебя комиссовали? – стебётся Машка.

– Пока ещё нет, – оправдываюсь я. – Просто отпустили на побывку. А ты откуда знаешь?

– Мамка тебя видела. Ты вверх по эскалатору на «Рижской», она – вниз. Звонит, вся такая, с работы: боец твой, говорит, на квартиру вернулся, напрасно ты его вчера столь задушевно проводила. Ржала мне в трубку.

– Тут она права, – солидаризируюсь с её мамашей. – Действительно, напрасно. Что сподвигло тебя на подвиг… чёрт, коряво выразился… э-э-э, лишиться, так сказать, презумпции невинности?

– Козёл! – обиделась Машка.

– Уж не собираешься ли ты ждать молодого бойца два года?

Машка промолчала.

– Я на тренировку собираюсь.

– Вечером зайду? – кротко постулировала Машка. Знак вопроса можно смело опустить.

– Заходи, – со вздохом, не лишённым вымученного артистизма, сдался я.

Троллейбус запнулся на стрелке, клацнул релейной группой, докатился до остановки и расхлопнул широкие среднюю и заднюю двери. Я убедительно заглянул в глаза водительше, сидящей в метре от меня за стеклом с трафаретными надписями. Та нехотя щёлкнула тумблером и распахнула третью, то есть узенькую переднюю дверь. Я кивнул и выпрыгнул с площадки аккурат к почерневшей бронзовой памятной табличке художника Грабаря Игоря Эммануиловича 3 , прилаженной к некогда белой стене мосховского дома 4 . Городской транспорт отвалил, освобождая проезжую часть для перехода. Я перебрался на сторону Петровского парка, проскочив перед недовольным голубым москвичонком. Фыркнув сизым дымком, москвичонок пылит дальше, я же миную ворота и шагаю аллеей.