Внизу наш дом
Шрифт:
— Увы мне, — развёл руками майор Бойко. — Приказ.
— Делать нечего, бояре! Все мы в воле Государя, — продекламировал я сочувствующим тоном.
— Язык твой — помело поганое, — взвился вдруг Мичугин.
— А я вам говорил, что он не боится ни Бога, ни черта, — ухмыльнулся мой «особист». — И врёт всё время. Знаете, что мне ответили на запрос о товарищах Лосе и Гусеве? Прибывших, предположительно с Тумы?
Глава 15. Опять всё сначала
Летим это мы себе летим, а майор Бойко занимается своей основной работой — расспрашивает меня. Летим мы на транспортном самолёте — нашей самоделке, именуемой в разговорной речи сундуком. Пункт назначения — Воронеж.
Что предписано спутнику — ума не приложу. Он не говорил. А только — к гадалке не ходи — станет он все мои шаги самым тщательным образом контролировать. Причём вовсе даже не негласно, как раньше, а совершенно официально. Собственно, это от меня больше никто и не скрывает.
— Ты почему ни один свой самолёт не назвал по-человечески? — теребит меня особист.
— Дык, Сан Саныч, помилосердствуйте, чего, скажите на милость их называть-то? Я ж не для серийного производства машины готовил, чтобы их под конкретными наименованиями в планы включать. Думал, что сам попользуюсь — а там, как ресурс добью — в строевую часть пойду, как в прошлый раз. Откуда ж мне было знать, что оно так обернётся?
— Тебе, Шурик, то невдомёк, что не о себе любимом нужно печься, когда Родина в опасности, а потрудиться для общей победы на том месте, куда командование каждого определит. Так что — послужи ка, друг мой ситный верой и правдой любезному отечеству нашему. Не, ну ладно этот сундук, что везёт нас — пусть так и остаётся ТС-41, поскольку в сорок первом его сделали, а транспортник — он и есть транспортник. Ты мне истребитель правильно обозначь.
— Постойте, любезнейший майор! Это вы мне так прозрачно намекаете, будто на воронежском авиазаводе станут на самом деле строить эти неуклюжие колымаги?
— Кончайте дурку дурить, любезнейший капитан! Десяток раненых вместе с медсестричкой доставить прямо в госпиталь, чуть не к порогу — это, знаете ли не полная ерунда — нет нынче аналогичных машин. А ещё карманник твой сорокопяточку с расчётом и боеприпасом за две ходки в очень нужное место доставил. За ночь управился.
Карманник, если кто забыл, Захарка с Привоза. Он пилот не очень хороший, но на неторопливых машинах, вроде мотопланера или сундука вот этого, летает прекрасно. Низенько-низенько, тихенько-тихенько, как ему мама велит. Нет, пилотской ксивы этот представитель криминала получить не удосужился — просто часто тёрся среди нашей команды, вот и выучился. Ребята говорят, что ни разу ни у кого больше рубля не пропадало — видать, на проезд брал… засранец. Но обогатиться за счёт нас — трудящихся — не стремился.
Зато сейчас он успешно мобилизован и приставлен к управлению вторым сундуком, тоже мобилизованным в срочном порядке.
Разумеется, я понимаю, что самолётик, собранный на коленке группой пионеров, представляется привлекательным производить на более-менее оснащённом специализированном заводе. Особенно, если он понравился руководству. Меня в данном случае смущает неожиданная поворотливость государственной машины, обычно весьма инерционной в принятии решений. С начала войны прошло-то всего ничего! Или это заслуга ведомства, в котором трудится Александр Александрович Бойко? — неразлучный мой майор-особист. Наверное, он из безопасности? А, может, из разведки? Никогда толком не разбирался, кто там за что отвечает. И, главное, перед кем?
Ладно — наклепаем сундуков, облетаем, испытаем… но ведь в речах хранителя моего был намёк на возможное тиражирование ещё и истребителей. А вот это — совершенно ни к чему. На таких машинах только своих пилотов гробить. Ну, представьте себе, что спортсмена-боксёра посылают под купол цирка к воздушным гимнастам? Я ведь пилотов отобрал только тех, про которых ещё из прошлого раза знал, что у них очень хорошие задатки. Так и тренировал потом сколько? По военному времени столь великого количества горючего и боеприпасов мне просто не сыскать в пока глубоко тыловом Воронеже. Из «пионеров» же столь агрессивных истребителей не выйдет, хотя все они теперь способны удерживать в воздухе норовистую машину и даже сажать её. Разве что Петруха совладает — есть у него врождённый талант.
— Давай, Сан Саныч, бери управление, — обращаюсь я к попутчику. — А то, если я для передышки стану каждый раз садиться, то мы с тобой только завтра к вечеру до места долетим. Да не переживай, это не слишком сложно, если идти всё время по прямой.
Собственно, научиться держать ручку так, чтобы машина летела ровно и в одну сторону — это несложно. Мы с этим быстренько справились, а потом я потащился в хвост — тут оборудован скромный нужник самой простой конструкции с выбросом результата в открытое пространство. Не то, чтобы просто доска с отверстием — на скорости сто километров в час завихрения воздуха нешуточные, но ненамного сложнее, чем унитаз в железнодорожном вагоне.
В грузовом отсеке пришлось нагнуться, пробираясь под нависающей мотогондолой — слабое место в случае жёсткой посадки. Думаю, пилота нужно пересаживать назад и вверх, как бы на «загривок» машины. Это, хоть и ухудшит человеку обзор, но исключит неизбежность его гибели от сорвавшегося с опор двигателя. А вообще-то на душе у меня кошки скребут.
Как ни крути — вышла натуральная подстава. Я же намеревался воевать. А административная машина все мои планы нарушила стремительно и неудержимо. Став военнослужащим, принеся присягу и получив воинское звание, я обязан выполнять приказы. В данном случае — бросить товарищей и отправиться в глубокий тыл, чтобы там упорным трудом ковать оружие победы. Это в тот момент, когда полк в полном составе полетел на аэродром Измаила. Не знаю, какую перед ними поставили задачу — теперь там Мусенька командир. Она и распорядилась, чтобы мы отправились к месту назначения на полковом транспортнике. Почему полк? Так решило командование. Правда, номер пока не присвоен и полковое знамя не получено — эти вопросы находятся в стадии оформления. Но наличие в строю трёх лётчиков при четырёх исправных машинах ставит новую часть в один ряд с некоторыми истребительными авиаполками других фронтов, тех, где авиация уже понесла значительные потери.
Тем не менее, на душе тяжело… и я никогда не занимался, если серьёзно, той работой, которая мне сейчас поручена. Нет во мне организаторской жилки. А майор Бойко, кода мы прощались с однополчанами, пообещал прислать подкрепление и новые машины. Где он всё это возьмёт? Уверен, потребует с меня.
Да, я нервничаю. Переступаю через связки стальных профилей, уложенных в грузовом отсеке, обхожу ящик со сварочным аппаратом, протискиваюсь мимо непонятных мешков — мы ведь не просто едем, а ещё и попутный груз везём — нашу тайную мастескую тоже перебрасывают всё на тот же Воронежский авиазавод.
Зато майор доволен, словно объевшийся удав.
Про дальнейший наш полёт рассказывать практически нечего. Сан Саныч несколько раз кипятил чай на раскладной карманной спиртовке. Не жидкостной, а с белыми кубиками сухого горючего. Глядя на это, я пытался припомнить, когда это «вещество» появилось у нас в армии? Вот не припоминается мне из моего военного опыта, чтобы этакое удобство было у нас широко распространено. Нет, позднее, после войны, его даже в состав армейского сухпая включали — старший внук упоминал, когда вернулся со срочной. А я смекаю, что в конце войны видел где-то что-то подобное. Но наше или трофейное — сказать не могу. Впрочем, если чем-то этаким кого и снабжали, то, наверное, на Севере.