Внучка панцирного боярина
Шрифт:
Стабровский, по отношениям Жвирждовского к брату, к матери и своему твердому характеру, не был такое лицо, которое можно было безнаказанно восстановлять против себя, и потому будущий воевода, проглотив горькую пилюлю, просил у него извинения за слова, сказанные в патриотическом увлечении. Наконец, он приступил к финалу своей заученной речи, сначала несколько тревожным голосом, потом все более и более воодушевляясь:
— Прочие уезды поднимаются с помощью быстро сформированных жондов на берегах Днепра. Тогда, подчинив решительно своей власти все воеводство, устремляемся в Рославский
— Умно, гениально задуманное дело, — закричали офицеры. — Виват, пан Жвирждовский!
— Ваше имя не умрет в потомстве, пан воевода, — прибавил кто-то.
Пржшедиловский молчал, потому что на такую заносчивую, шарлатанскую речь нечего было возражать.
— Выгоднее было бы спуститься по Днепру в Киев, — сказал пан Суздилович, шевеля усиками, — и там подписать приговор России.
— Нет, нет, — закричали некоторые из заговорщиков.
— Позвольте объяснить, — просил Суздилович, задыхаясь.
— Нет, нет, — кричали еще громче несогласные с его мнением.
— Позвольте.
— Не позволяем.
Шум возрастал, так что пан в колтуне, продремавший большую часть заседания, проснулся и со страхом озирался.
— На голоса, паны, — сказал Стабровский.
Согласились.
Голоса все были в стороне воеводы.
— Остается нам узнать от вас, панове, — спросил Жвирждовский, — какие обязательства вы на себя принимаете?
— Я не могу отлучиться от своей должности, ни от особы, которая так щедро доставляет мне средства поддерживать польское дело, — сказал опекун богатой вдовушки.
— Добрже, пан.
— Я также собираю здесь офяры и обязан доставлять вам их лично, как мы условились, — отозвался другой.
— Согласен.
— Я учитель, — сказал третий, — и мое дело обрабатывать здешнее юношество.
— И то очень, очень полезно для нас.
— Вы, пан? — громко спросил воевода помещика в колтуне, опять задремавшего.
Тот протер себе глаза и отвечал:
— Я уж вам сказал, что снаряжаю сто повстанцев, одеваю и содержу на свой счет.
— Прекрасно!
Офицеры вызвались явиться по первому призыву в отряд Владислава Стабровского, которому, как военные могли быть полезны в организации повстанцев.
Студенты объявили то же.
Одобрено.
— Я жертвую на первый раз пять тысяч... — успел только произнести пузатенький
— Рублей серебром, — подхватил один из студентов.
— Злотых, — сердито договорил Суздилович. — Если бы вы не перебили меня, я сказал бы рублей.
— Вы богаты, пан, — заметил Жвирждовский, — могли бы больше.,.
— Обязываюсь вносить ежегодно столько же в кассу жонда, пока продолжится война.
— Пан надеется на троянскую войну, — заметил студент.
И все засмеялись.
Задетый этим смехом за живое, Суздилович самоотверженно объявил, что он обязывается сверх того проливать кровь свою за отчизну в отряде Владислава Стабровского.
— В некотором роде, — прибавил Пржшедиловский, хорошо знакомый с русской литературой.
— Я буду работать этим кинжалом в отряде пана Владислава, если он пожертвует его мне, — зыкнул Волк, — и не положу охулки на руку.
— Вам давно нравится этот кинжал, — сказал Стабровский, — хотя это подарок матери, он не может перейти в лучшие руки, чем в ваши.
Волк обнял Владислава. Лишь только бросился он к кинжалу и задел этим движением стол, гибкая сталь еще жалобнее прежнего заныла. Вынув мускулистой рукой глубоко засевший клинок, он поцеловал его.
— А вы, пан Пржшедиловский? — спросил воевода.
— Безрассудно было бы мне покинуть на произвол судьбы жену и двух малолетних детей; не могу жертвовать и деньгами, потому что я беден и только своими трудами содержу семейство свое.
— Но вы можете быть полезны, распространяя в обществах и между своими сослуживцами вести, благоприятные для польского дела, подслушивая, что говорят между ними опасного для этого дела, и нас уведомляя.
— Разве для того пан примет эту обязанность, чтобы вредить нам, — отозвался кто-то.
— Вот видите, — сказал Пржшедиловский, — и я на низкую роль шпиона не гожусь, а потому здесь лишний и удаляюсь.
— Лучше искренний враг, чем двусмысленный друг, — проворчал воевода.
— Ни тот ни другой, — холодно отозвался Пржшедиловский.
Он успел только проговорить, как вбежал в кабинет Кирилл и доложил своему господину, что к хозяйке приходил квартальный и спрашивал ее, почему у пана такое большое сборище поляков.
При этом известии у многих вытянулись лица; Суздилович собирался уже утечь в спальню хозяина.
— Не тревожьтесь, — сказал Владислав спокойным голосом, — я уж научил панну Шустерваген объявить любопытным, что мы провожаем русских офицеров в Петербург. Впрочем, хозяйка умеет ладить со здешними аргусами.
Все успокоились.
Пржшедиловский взял шляпу и, отведя Владислава в сторону, тихо сказал ему:
— Прощай, друг, я не останусь у тебя завтракать. Боюсь, чтобы твои гости, упоенные добрым вином и торжество будущих своих побед не вздумали оскорблять меня за то, что я не согласен с их шарлатанством. Меня дома ждут жена и дети, и я в кругу их отдохну от всего, что здесь слышал и видел.
Владислав не настаивал, но вызвался проводить друга своего в коридор.
Здесь они остановились. Пржшедиловский крепко пожал ему руку и, видимо, тронутый, сказал, покачав головой: