Внук Персея. Сын хромого Алкея
Шрифт:
— Ладно, отец. Утром увидимся.
Выйдя из мегарона, Амфитрион быстрым шагом пересек двор. Поднялся на стену — здесь он любил сидеть в детстве, наблюдая за закатом. На горизонте тлела узкая полоса, окрашивая море темной кровью. Море. Берег. Кровь. Слишком недавно. Слишком свежо в памяти.
Он не хотел об этом вспоминать. Он не мог это забыть.
7
За спинами телебоев — море. Море и ладья. За спиной Амфитриона — песок, скала и два мертвых тела. Безымянный песок, безымянная скала. Тела же и в смерти носят имена,
С именами — дороже золота.
Амфитрион хохочет. Телебои переглядываются, кое-кто делает шаг назад. Моряки суеверны, в любом чихе видят дурной знак. А внук Персея все захлебывается хрипящим, львиным хохотом. Два выхода, говорите? Однажды провидец — мудрый, ядовитый змей — узнав, как зовут Амфитриона, предсказал, что у того всегда будет два выхода из тупика. «Правда, ни один из них тебе не понравится,» — добавил прорицатель. Змей солгал. Сегодня судьба не оставила ему выхода. Вообще. По правде говоря, это нравится Амфитриону. Так нравится, что сердце вскипает котлом, забытым на огне.
…стрела зло клюет щит.
Камень — в ответ. Треск чужой голени.
Ну и славно.
Хочешь проклясть человека страшнейшим из проклятий — пожелай ему умереть непогребенным. Желаешь сделать добро, увидев гниющий труп — брось на него хоть три горсти земли. Ужасна смерть на море — утопленникам не знать покоя. Велик грех полководца, кто оставил павших воинов на глумление врагам. Безмерна вина правителя, лишившего верных бойцов костра и могилы. Где наш полководец? — убит Трезен, сын Пелопса, голова размозжена секирой. Где наш владыка? — убит Аэтий, сын Антаса, копье в животе. Славную западню устроили вам телебои. Сам ты себе, Амфитрион Персеид, и царь, и военачальник.
Один ты в поле.
«Размечтался, — хмыкает рядом верный Тритон. — Один он…»
Тритон огромен. Тритон глуп. Тритон — тень. Часто ли вспоминаешь о собственной тени? Даже если тень защищает тебе спину, круша дубиной направо и налево… Скажешь ли про себя и свою тень: «Нас двое?» Бывает, что и скажешь. Двое против дюжины. Здесь на скалах растут сосны — парами. Смола — наружу. Янтарные кулаки горят медовым солнцем. Застыла кровь дерева, липнут к ней мошки. О чем ты думаешь, внук Персея?
Как о чем? — о крови.
Между Амфитрионом и телебоями — опрокинутая колесница. Две убитых лошади. Стена крепости; словно дома, в Тиринфе. Только в Тиринфе стена — ого-го, а тут стена — плюнуть и растереть. Сейчас телебои ринутся вперед, сомнут, сокрушат. Увезут тела на поругание. Воздух пахнет смертью и тухлыми яйцами. Под Мефанами расположены целебные купальни. Из земного разлома хлещет вода — горячей крови, солоней крови. Летом купальни пустуют — слишком жарко. Нет холодной водички, чтоб омыться после. Разве что броситься в море, где ходят стаи «морских собак» [13] , жадных до человечьего мяса? О чем ты думаешь, внук Персея?!
13
«Морские
О крови, боги свидетели.
О человечинке.
«Внук Персея? — спрашивает дед, хмурый как обычно. — Нет, ты сын хромого Алкея. Я — сын Зевса, а ты — сын хромого Алкея. Запомнил? В этом-то все и дело…» Я твой внук, возражает Амфитрион. «Ну и что? — удивляется дед. — Ты воздвиг крепость из колесницы и дохлых кляч. Ты ждешь, пока тебя возьмут приступом. Важно ли, чей ты внук?» Важно, кричит Амфитрион. Дед пожимает плечами.
Телебои смотрят на безумца, спорящего с воздухом.
Телебоям страшно.
Им становится еще страшнее, когда безумец отбрасывает щит. Их охватывает ужас, когда безумец прыгает через колесницу. В правой руке — копье, в левой — меч. «Внук! — гремит боевым кличем. — Внук Персея!» Убийственное имя, еще живое в памяти людей, летит над берегом. Крепость пала, лошади могут пухнуть на жаре. Амфитрион бежит, как не бегал ни разу в жизни. Кажется, что у него выросли крылья — железные крылья Таната, Исторгателя Душ. Позади, не отставая, топочет гигант с дубиной.
Двое на дюжину.
«Персея… — эхом отдается в скалах. — Се-я-я…»
Жалко, позже скажет Тритон. Это он про глаз. Глаз тирренца свисает на щеку, Тритон отрывает его и бросает в море. Спустя две недели глазницу заполнит капля — бирюзовая, как мелководье в солнечный день. Тритон станет утверждать, что видит новым глазом лучше прежнего. Ему никто не поверит. Прозвище Циклоп приклеится к тирренцу до конца дней. Ну и ладно, скажет Тритон.
Он необидчив.
— Идем, — говорит Амфитрион. — Нам еще трупы тащить…
Тритон берет обоих мертвецов. Внуку Персея самому бы дойти.
8
— Едут!
По давней привычке Амфитрион проснулся с зарей. Розовые персты Эос [14] , одетой в шафранный пеплос, едва тронули шапку облаков на вершине Паутинной горы, а внук Персея уже был на ногах. Пробуждался он мгновенно, рывком выдергивая рассудок из трясины сна. На войне по-другому нельзя. «Война закончилась, — напомил себе Амфитрион. — Я дома.» Ночью ему не снился мертвый Трезен — ему вообще ничего не снилось, и, ополаскиваясь в лохани, он в мыслях возблагодарил за это Морфея с Гипносом.
14
Эос — богиня зари, сестра Гелиоса-Солнца и Селены-Луны.
Очнулся и дворец. По двору засновали рабыни. От кухни потянуло бараниной, жарившейся на вертеле. Визжала свинья под ножом мясника. Визжала смазливая девчонка, намекая, что ее можно ущипнуть еще разок. За компанию взвизгнула собака — бедолаге отдавили лапу. Есть не хотелось. Лепешка с сыром, глоток воды — родниковой, едва подкрашенной вином — вот и весь завтрак. Дядя грозился выехать в Микены с рассветом. Ну и где он? Колесница стоит под навесом, никто не спешит запрягать лошадей. Дрыхнет ванакт. От долгого сна, говорят, державная мудрость прибывает…